Эра Дракулы - Ньюман Ким

Как только они тронулись, Чарльз наклонился вперед и взял Женевьеву за руки. Он пристально взглянул на нее, и глаза его были чрезвычайно серьезными. Две ночи назад они любили друг друга. Его воротник скрывал следы укусов.

— Женевьева, я умоляю тебя, — сказал он, — позволь мне остановить экипаж за пределами дворца и отпустить тебя.

Пальцы Борегара сжали ее ладони.

— Дорогой, не глупи. Я не боюсь Влада Цепеша.

Он отпустил Женевьеву и откинулся назад, явно расстроенный. Со временем он поверит в нее. Она уже поняла, что во многих случаях желания Чарльза противоречили его чувству долга. Сейчас он желал ее. А вот его обязанности простирались в направлении, которое она не могла так просто распознать.

— Дело не в этом. А в…

…Смятение, в котором пребывал Майкрофт, когда к нему пришел Борегар, явно свидетельствовало о заключительном акте пьесы. На этой встрече он один представлял тайный совет.

Председатель играл со скальпелем.

— Знаменитый Серебряный Нож, — задумчиво произнес он, пробуя лезвие большим пальцем. — Такой острый!

Он положил инструмент и вздохнул настолько глубоко, что его щеки задрожали. Майкрофт потерял часть своего чудовищного веса, кожа на нем висела, но глаза по-прежнему остались зоркими.

— Вас пригласят во дворец. Окажите почтение нашему другу, находящемуся на службе у королевы. Не удивляйтесь ему. Он — самый деликатный из наших товарищей. Даже слишком деликатный, по правде говоря.

— Я слышал, его очень высоко оценивали.

— Он ходил в фаворитах покойной принцессы Александры. Бедная Алекс. — Майкрофт сложил ладони горкой и водрузил на них свои подбородки. — Мы многого требуем от людей. В нашем проклятом деле так мало драгоценной публичной славы, но и его надо делать.

Борегар взглянула на сияющий нож.

— Приходится совершать жертвы.

Чарльз вспомнил о Мэри Джейн Келли. И о других — от некоторых остались лишь имена в газетах и застывшие лица: Сьюард, Джейго, Годалминг, Костаки, Маккензи, фон Клатка.

— Мы бы все сделали то, о чем просим вас, — настаивал Майкрофт.

Чарльз знал, что это правда.

— Только нас не так много осталось.

Сэр Мандевиль Мессерви ожидал казни по обвинению в государственной измене вместе с другими знаменитыми людьми империи: драматургом Гилбертом, финансовым колоссом Уилкоксом, известной реформаторшей Беатрис Поттер, радикальным редактором Генри Лабушером.

— Председатель, одна вещь ставит меня в тупик до сих пор. Почему я? Что я сделал такого, чего не смог бы Дравот? Вы позволили мне пробежать сквозь лабиринт, но он там был с самого начала. Он мог решить дело и приписать все заслуги себе.

Майкрофт покачал головой.

— Дравот — хороший человек, Борегар. Мы не хотели отягчать вас знаниями о его участии в наших планах, чтобы вы не вмешались…

Борегар проглотил пилюлю, не подавившись.

— Но Дравот — не вы. Он — не джентльмен. Не важно, что бы он ни совершил, его бы никогда, никогда не пригласили в присутствие королевских особ.

Наконец Борегар понял…

…Выгравированное приглашение доставила ей лично в руки пара Карпатских гвардейцев при полном параде: Мартин Куда, который притворялся, что не помнит ее, и не поднимал головы, и Руперт из Хентцау, отпрыск руританской крови, чья деланая сардоническая улыбка то и дело превращалась в жестокую ухмылку. Как более или менее постоянный действующий директор Тойнби-Холла, Женевьева была занята больше обычного, но вызов к королеве не оставляют без внимания. Скорее всего, ее похвалят за участие в окончании карьеры Джека-Потрошителя. Заслуги отметят тайно, не вынося на публику, но все же отметят.

Их имена держали подальше от чужих глаз. Чарльз настоял, чтобы все почести отошли полиции. По общепринятой версии констебль Коллинз наткнулся на Годалминга и Сьюарда, когда те покидали комнату, где вместе изувечили Мэри Джейн Келли. Спешно вызванные на подмогу подкрепления загнали убийц во двор Миллерс-корта, который оказался настоящей ловушкой, и прикончили обоих в общей суматохе. То ли те сами учинили расправу друг над другом, стремясь избежать кола, то ли полиция от ярости и ужаса уничтожила их на месте. В свете новых веяний в области правосудия в Лондоне большинство верило в последнее объяснение, хотя комната ужасов музея мадам Тюссо предлагала зрителям воссозданную сцену, дополненную подлинными предметами одежды, изображающую двух Потрошителей, выпускающих кишки друг другу.

В Скотланд-Ярде сэр Чарльз Уоррен ушел с поста комиссара, сменив его на заморский пост, и на его место заступил Калеб Крофт, старейшина с репутацией настоящего бандита. Лестрейд и Эбберлайн переключились на другие дела. В городе объявился новый маньяк, «теплый» убийца зверской наружности и поведения по имени Эдвард Хайд. Сперва он затоптал до смерти маленького ребенка, но потом поднял ставки, пробив сломанной тростью сердце «новорожденного» члена парламента, сэра Дэнверса Кэрью. Как только Хайда схватят, появится очередной убийца, а потом еще один, и еще…

Красный свет мерцал в экипаже, пока они пересекали Трафальгарскую площадь. Хотя полиция постоянно тушила костры, бунтовщики разжигали их снова. Деревянные щепки протаскивали чуть ли не контрабандой, в качестве топлива использовали даже предметы одежды. «Новорожденные», суеверно боявшиеся огня, не желали подходить близко. Около костров толпа боролась с констеблями, пока пожарная команда с некоторой неохотой пыталась раскатать шланги. Капитана Эйра Мэсси Шоу, знаменитого суперинтенданта Лондонской пожарной бригады, недавно уволили с должности, якобы потому, что тот отказался иметь дело с беспорядками на Трафальгарской площади; на его место назначили доктора Каллистрата, угрюмого уроженца Трансильвании с отсутствием заметного опыта или интереса к борьбе с пожарами, который, согласно донесениям, не смог занять свой кабинет из-за стопки прошений об отставке, скопившейся у двери. Женевьева выглянула из кареты посмотреть на костры, громоздящиеся вокруг каменных львов, языки пламени уже достигали трети высоты колонны Нельсона. Будучи изначально памятью о жертвах, погибших во время Кровавого воскресенья, теперь огни обрели свежее значение. Весть о новом восстании пришла из Индии. Сипаи выволокли сэра Фрэнсиса Варни из Красного Форта в Дели, привязали к стволу одной из его собственных пушек и выстрелили. Горсть старого железа и серебряных солей пробила ему грудь, потом труп бросили в огонь и сожгли до пепла и костей. Многие «теплые» британские военные и чиновники примкнули к местным восставшим. Согласно листовкам, информация в которых явно исходила из высокопоставленных источников, Индия открыто бунтовала, волнения также происходили в Африке и на восточных территориях.

Люди размахивали плакатами, выкрикивали лозунги. На стене красовалась надпись: «Джек по-прежнему потрошит». В газеты не переставали приходить письма, каракули красными чернилами, подписанные «Джек-Потрошитель». Их получала пресса, полиция, выдающиеся члены общества. Теперь в посланиях призывали «теплых» восстать против своих вампирских хозяев, а британских «новорожденных» — сопротивляться иностранным старейшинам. Где бы ни убивали вампира, «Джек-Потрошитель» брал вину на себя. Чарльз ничего не говорил, но Женевьева подозревала, что многие из этих писем шли из клуба «Диоген». Опасную игру затеяли в залах тайного правительства. Даже если в результате безумец станет героем, это служило цели. Для тех, кому Потрошитель казался мучеником, был Джек Сьюард, собственным ножом расправляющийся с вампирскими поработителями. Для тех же, кто видел в Потрошителе чудовище, существовал лорд Годалминг, высокомерный не-мертвый, избавляющийся от простых женщин, которых он считал мусором. История обретала иное значение при каждом пересказе, а Потрошитель — разное лицо. Для Женевьевы это всегда будет лицо Дэнни Дравота, с пальцами, кровавыми от чернил, который спокойно стоял, пока разделывали Мэри Джейн Келли.