Арена - Никки Каллен

«Да что со мной? — спросила Клавдия. — И где же этот кусок окна?» «Что с тобой, Клавдия?» — мама вошла в комнату, увидела, как дочка ползает по полу в поисках недостающего куска мозаики, а через минуту уже сама ползала: «вот он, вот!» — и радостно приладили его на место; и оказалось, что в окне замка кто-то есть: рука отогнула занавеску; «красота какая, — сказала мама, — а можно я пособираю, когда ты уедешь? это Вальтер подарил?» «да, Вальтер; уфф, мам, мне как-то не по себе; что-то случится» «может, не поедешь?» «да нет, не так, а будто где-то родился мой двойник; не знаю, понятно ли» «ничего не понятно, но пойдём чай пить, зелёный «Ахмад» с жасмином, да?» Мама была замечательная: молодая бывшая актриса, в юности она сыграла в нескольких фильмах, которые до сих пор смотрят все девчонки, — про Золушку, Принцессу на горошине, Спящую красавицу, Беляночку, Элизу; принцем был всегда её брат-двойняшка, а все думали: возлюбленный; её брат, дядя Клавдии, Вацлав, приходит теперь чай пить иногда — приезжает, каждый раз это событие; он стал не актёром, а фотографом, путешественником; привозит всегда чемодан подарков: вазы, бусы туземные, ткани; Клавдия обожает его, он просто идеал мужчины, принц на белом коне; мама тоже не играет, но ведёт уроки актёрского мастерства в театральном вузе два раза в неделю; готовит какие-то номера, грим, костюмы, реквизит; и до сих пор у неё толпы поклонников — из студентов и бизнесменов. По их трехкомнатной квартире вечно раскиданы ажурные чулки, шоколадные конфеты и фантики от них, вязание, вышивание, книги Хмелевской, дю Морье, Харрис, Кинселла, по психологии и эзотерике, кулинарные; холодильник всегда полон заливного, холодца, пирожков, салатов; сама мама ест мало: наедается шоколада; ей просто нравится готовить — научилась, пока сидела с детьми. Вот и теперь одним чаем дело не обошлось, не мама, а хоббит: приготовила французский омлет с сыром и зелёным луком пришлось съесть; пойти в душ — там гель для душа «Джонсонс беби» с лавандой, успокаивающий перед сном; ох, чёрт, вся комната зачалена недособранным ролевицким добром; «ладно, завтра встану пораньше», и Клавдия упала на диван, длинный, коричневый, из IKEA, с подушками в тон, купила сама, в кредит, такая взрослая, смеялась, когда получила его, выплачивает, зарабатывая переводами; сама Клавдия учится на журналистике, но увлекается языками и делает всяким двоечникам с факультета международных отношений контрольные за денежку.

Но библиотекарь-колдун не давал ей покоя; она смотрела в потолок, к которому были прикреплены Луна, Земля и звёзды, — модель Вселенной; Саша, младшая сестра, привезла из очередной поездки в Китай; в темноте они светились еле-еле, но чем дольше смотришь — тем ярче; и вот уже словно плывёшь в открытом космосе; Саша учится в балетной школе при большом старинном театре, труппа летом гастролирует; а как же без танца маленьких лебедей, Саша вторая слева; «где меч?» — спрашивают принцесса и библиотекарь у народа из ущелья; народ там живёт красивый, в красных и синих одеждах — рубины и сапфиры; и герцог — у них нет короля, у них герцог — улыбается: «меч — это легенда, меч — это твоё сердце»; тогда библиотекарь зажмуривается, прикасается к сердцу, и в руке его сияет огромный бриллиантовый меч. «Двуручник, — думает Клавдия, — Кеес носит его за спиной, и меч — словно его крылья, им легко вдвоём»; они идут с принцессой дальше, по горам, и находят однажды огромную глыбу чёрного льда; Кеес разрубает её мечом — глыба взрывается, шипит, тает, а в ней оказывается белый хрупкий цветок с острым и при этом нежным прохладным ароматом — эдельвейс; цветок говорит с Кеесом: им нужно идти на запад, где страна закатов… «Господи, что за страна закатов, что за бриллиантовые мечи… спать, спать…»

Разбудил её телефон — уфф, уже утро, за окном всё сияет, птицы свистят, — рингтон «Эй, этот месяц май» «Точки Росы»; это оказался Вальтер; сказал, что сам заехать не может: на него свалили всё оружие — целых три рюкзака, и у одного лопнула только что лямка, всё рассыпалось, обратно не складывается, так что он заранее предупреждает; «замечательно, — фыркнула Клавдия, — блин, я не потащу на себе жратву на весь Арчет, мечи свои грызть будете»; «я же сказал, — терпеливо ответил Вальтер, — я пришлю кого-нибудь». Можно было поспать ещё полчаса, но не хотелось, и она слушала звуки за окном: как просыпается город, звенят трамваи, как молочник кричит в соседнем дворе: «Ма-алако, ма-алако! Тва-арог, сметана!»; встала, пошла на кухню, налила сока, персикового, холодного, густого, почти пюре; какая-то акция на коробке: «Счастье ждёт тебя» — южный сад, полный яблок, персиков, винограда; вдруг на секунду Клавдии расхотелось куда-то ехать — остаться бы так: в солнечной кухне, в пижаме, босиком, со стаканом сока в руках; остановить время взмахом руки, растянуть, закрутить, замкнуть; а если и ехать — так к дедушке Михаю: у него не просто сад, а его сердце — огромный цветник… В дверь позвонили — коротко так, будто нечаянно нажали, ошиблись и сразу поняли. Клавдия всё-таки пошла открывать: вдруг ещё раз позвонят, а мама спит; ужасно неприятно, когда будят в рань. На пороге стоял букет цветов в соломенной корзине — огромные пушистые красные розы; Клавдии стало приятно, хотя это явно маме. Водрузила корзину на холодильник: мама зайдёт на кухню и — «ах!». Направилась в ванную, и тут опять позвонили; она снова открыла сразу — только бы маму не разбудили; за дверью стоял человек, весь увешанный чемоданами; чувствовалось, что он пыльный, потный, утомлённый локтями соседей, — будто не на поездах сейчас путешествуют, а по-прежнему в дилижансах.

— Сорок вторая?

— Нет, — ответила Клавдия, — они этажом выше.

— Ох, извините, я вас разбудил.

— Всё в порядке.

И опять она собралась в ванную — и в дверь снова позвонили. Клавдия открыла.

— Верите ли вы в Бога, Спасителя нашего? — спросила пожилая полная женщина в тёплой шали, хотя день обещался быть жарким.

— Только не с утра, — быстро захлопнула дверь Клавдия; ей сразу, правда, стало стыдно; «ну и что, — давила она совесть, — зачем же так рано приходить со своими брошюрками, тем более что я не верю в Бога; совсем; ни капельки». Намылилась орифлеймовским гелем для душа, бодрящим, со всякими цитрусами; помыла зачем-то голову, хотя мыла её вечером; только вышла, вытираясь полотенцем, и ещё одно на голове, размышляя, чем бы таким позавтракать, как в дверь вновь позвонили. Клавдия аж испугалась — она как раз стояла в прихожей.

— Доброе утро, Клавушка, — уфф, соседка; пришла просить соль, хлеб, гвоздику и корицу для глинтвейна или ещё что-нибудь, — ты извини, что так рано; не дашь хлеба? Сели завтракать, а хлеба нет; лучше батон, белый, нарезной, если есть… — заглянула с порога в прихожую. — А что так вещей много? Уезжаешь, что ли, куда?