Арена - Никки Каллен

— Ужас.

— Да ладно, не насмерть же. Вытаскивает изо рта кольцо, понимает, что принцесса та здесь, в его мире, дико радуется, ну и всё, свадьба…

— Ты хотела положить кольцо в пирог? Так что же это значит?

— Я пошутила. Ничего не значит. Просто я люблю сказки.

Засвистел чайник. На голоса вышла мама; «ой, — сказала, — здравствуйте, я помешала»; она была в белом халате и с полотенцем на голове, с кучей кремов и гелей в руках. «Мама, ты чего, иди сюда; это Магдалена. Магдалена, это моя мама». «Здравствуйте», — Магдалена встала, покраснела. «Мам, Магдалена принесла пирог, она сама его пекла». «Наверное, он потрясающий, мы покупали в вашей кондитерской, всё было просто потрясающее». Хьюго смотрел пытливо на ту и на другую — и понял, что они друг другу понравились, — словно разбили флакон духов и дивный запах разлился по комнате: цветы и фрукты, Pure White Linen. Они попили дружно чаю, Магдалена всё время что-то рассказывала: про собак, про кондитерскую, про городок, про своего младшего брата, — и Хьюго был рад, что они с мамой могут молчать и просто слушать; пирог оказался невероятный — праздник шоколада вместо Пасхи. Потом мама поблагодарила, улыбнулась лукаво Хьюго: «глаза действительно зелёные; а я думала, мальчишки таких вещей не знают, не запоминают, — как там в «Мулен Руж»: "Я не помню, какого цвета твои глаза, но помню, что они самые красивые на свете"» — и ушла в свою ванную — петь Турандот; «пойдём, я покажу тебе свою комнату», — предложил Хьюго. «Старый красный диван и много-много рисунков — ты рассказывал, здорово», — и они поднялись по деревянной лесенке наверх; и Хьюго открыл дверь в свою комнату. Она и вправду была вся в рисунках — Магдалена сразу пошла их рассматривать. Вместо лампы у Хьюго висело несколько новогодних гирлянд, вместо кровати стоял широкий низкий вельветовый красный диван; «мне с детства родители разрешали заснуть за рисованием или чтением, прямо в одежде, на диване, и так и спать всю ночь»; «а этот диван правда из детства?» «да, ему ровно-ровно лет, сколько и мне; папа купил его для меня в день моего рождения, подумал: какая классная вещь, а вдруг, когда мои сын вырастет, не будет таких шикарных диванов, а будут, как у фантастов, белые кушетки стальные — и всё, и вообще нельзя будет получать удовольствие от валяния, а только работать и стремиться, летать в космических кораблях, спать в анабиозных камерах…» — Хьюго покраснел, когда заговорил об отце, но Магдалена только села на краешек дивана, погладила вельвет и пробормотала, как это здорово — иметь свои вещи, только свои и больше ничьи. Рисунки её напугали — понял Хьюго, не так напугали, как психолога или обыкновенную девушку, а так, словно она начала что-то думать, догадываться; придёт сейчас домой, наколдует, раскинет на Таро — и конец ему, Хьюго; завалить её, пока она сидит на моём красном диване, сжать до боли в костях… Но Магдалена уже встала, коснулась кончиками пальцев одной картинки: кровь? Иногда Хьюго рисовал просто картинки — без сюжета, без привязок: девушка-эльф танцует на огромной ладони, превращаясь в танце в полупламя-полуцветок; затопленное дерево, узловатое, ветвистое, — и на верхней ветке сидит мальчик, болтает ногами; замок, окно, в окне грустит дама, нежная, лёгкая, а на фоне луны — юношеский силуэт с крыльями и лилиями — то ли тоже эльф, то ли вампир Лестат… И на некоторых картинках вместо красного была кровь.

— О чём ты мечтаешь? Летать? Стать знаменитым художником? Путешествовать?

— Нет, просто жить в квартире с красной лампой и рисовать; да, и ещё складывать пазлы. Мне бы хотелось быть кем-то странным — мальчиком из очень богатой семьи, который вдруг исчез, стал продавцом в ночном книжном магазине или смотрителем маленького провинциального кладбища…

— Никто не хочет быть собой.

— А ты?

— Я вполне счастлива: открою, как повзрослею, кафе — такое, в подвале, красный кирпич, арки, камин, репродукции Тулуз-Лотрека на стенах, где всё будет демократично, вкусно и дешёво, и танцы ирландские по вторникам и воскресеньям; но, может, пока — пока ты не исчез… — покраснела, смешалась. — Возьми меня к себе, я тоже люблю пазлы и красные лампы. Я стану ниточкой, которая связывает тебя с внешним миром, буду выгуливать собаку, покупать продукты и гели для душа… — и замолчала, потому что он молчал, тяжело, словно у него болела в предчувствии дождя или снега голова; слишком уж прекрасно было — мечтать, слишком роскошно… Потом она ушла, улыбнулась на прощание, вся такая разноцветная, а он вернулся к рисунку в коридоре, к туши и краскам, стал думать: а что она делает сейчас? Наверное, гуляет с собакой по парку — она живёт рядом с парком; смотрит на прошлогодние листья, ищет на ветках новые; или пьёт горячий шоколад, играет с братом в «Колонизаторов» на двоих… Завтра она ужё придёт в школу, разложит свои блокнотики, карандаши, ручки; интересно, станут ли они общаться при всех так же, как по телефону и сейчас, — то слишком прямо, то слишком метафорически, просто Ремарк какой-то… Он побледнел, вдруг вспомнив, что всё в классе не в порядке: тяжело, все молчат, избегают смотреть в глаза; и на самом деле обсуждают — в туалете он подслушал разговор, короткий, как выстрелы на границе: «господи, чего ж этот Хьюго не свалит?» «не говори; ты портфель проверяешь — вдруг стащит чего, пока ты на перемене?» «проверяю, а как же». Хьюго сжал пальцы в кулак — перемазанный тушью, он окрасился его кровью, как и тогда, в туалете, — униженный и оскорблённый. «Они ничего обо мне не знают, но решили, что я зло. А раз хотят зла — пусть умрут. История про учителя закончится, и история Хьюго тоже; вместе с Энди, Дигори, Грегори и Патриком он канет в Медаззалэнд, в землю, имя которой иное — Пустоши».

Он пришёл утром на урок раньше всех — физика, контрольный срез; рано-рано, почти в восемь, хотя занятия начинались в пятнадцать минут десятого; мама ещё спала, он позавтракал шоколадными подушечками, залил их молоком, и кинул в сумку пару яблок «Красный принц»; прикрыл тихо-тихо дверь, словно кошку впускал в три часа ночи; вместе с луной; утро было дивное — нежное, перламутровое, то ли солнце появится, то ли снег пойдёт — вся прелесть в неясности. Гардеробщица сама ещё не разделась; «куда так рано?» — хотела сказать, но увидела, что это Хорнби, промолчала, взяла куртку, повесила, дала номерок с гербом и девизом школы: «Познай себя, твори добро». Хьюго сел на парту Магдалены: вот бы она пришла второй; тогда он ничего не сделает, возьмёт её за руку, и они уйдут в рассвет или закат, как в вестернах; а что он скажет ей, если она придёт третьей или ещё какой: зачем он это сделал? «Они достали меня, они думают, я буду сейчас их грабить, насиловать и убивать, — и я буду, раз так ждут».