Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга - Курт Финкер

что вермахт взял на себя всю исполнительную власть и таким образом полиция также подчинена ему. Бек счёл необходимым указать Хельдорфу на противоречивость сообщений, поступающих из ставки фюрера, и потребовал совместно занять определённую позицию в отношении происходящего, особенно на случай распространения вести, что Гитлер жив. Бек призвал всех присутствующих присоединиться к его точке зрения:

«Для меня этот человек мёртв. И этим я и буду руководствоваться в своих дальнейших действиях. Мы не имеем права отступать от этой линии, иначе внесём смятение в наши собственные ряды. Неопровержимо доказать, что Гитлер — именно он, а не его двойник — действительно жив, ставка сможет не раньше чем через несколько часов. А до тех пор берлинская акция должна быть закончена»47.

В 17 часов Ольбрихт в сопровождении Штауффенберга снова вошёл в кабинет Фромма и сообщил ему, что Гитлер убит; это может подтвердить Штауффенберг. Между ними возник спор:

«Фромм. Но это же невозможно, Кейтель заверил меня в обратном!

Штауффенберг. Фельдмаршал лжёт, как всегда. Я сам видел, как Гитлера выносили мёртвым.

Ольбрихт. Учитывая это положение, мы дали тыловым командованиям корпусов сигнал «Внутренние беспорядки».

Фромм, вскакивая и ударяя кулаком по столу: Это — чистейшее неповиновение! Что значит «мы»? Кто дал приказ?

Ольбрихт. Начальник моего штаба полковник Мерц фон Квирнгейм.

Фромм. Немедленно вызовите сюда полковника Мерца!

Входит Мерц фон Квирнгейм. В ответ на вопрос он подтверждает, что без санкции Фромма дал тыловым командованиям армейских корпусов сигнал «Внутренние беспорядки».

Фромм. Вы арестованы. А дальше посмотрим, как с вами поступить.

В этот момент полковник граф Штауффенберг встаёт и ледяным голосом произносит: «Господин генерал-полковник, во время совещания у Гитлера я лично вставил взрыватель в бомбу. Взрыв был такой силы, будто разорвался 150-миллиметровый снаряд. Никто в том помещении жив остаться не мог».

Фромм. Граф Штауффенберг, покушение сорвалось. Вам следует немедленно застрелиться.

Штауффенберг. Нет, этого я не сделаю ни в коем случае.

Ольбрихт. Господин генерал-полковник, наступил момент действовать. Если мы сейчас не ударим, наше отечество погибнет навсегда.

Фромм. Ага, значит, и вы, Ольбрихт, тоже участвуете в этой попытке переворота?

Ольбрихт. Так точно. Но я лишь примыкаю к тому кругу лиц, который возьмёт на себя власть в Германии.

Фромм. В таком случае объявляю всех троих арестованными!

Ольбрихт. Арестовать вы нас не сможете. Вы заблуждаетесь: истинное соотношение сил не в вашу пользу, это вы арестованы нами!»48

Короткая рукопашная, и Фромма под угрозой оружия препровождают в кабинет его адъютанта. Однако охраняли Фромма столь великодушно, что позже ему удалось установить контакт с офицерами-единомышленниками.

Новым главнокомандующим армией резерва назначили генерал-полковника Гёпнера, который тут же надел принесённый с собою мундир. Гёпнер представлял собою одну из самых нерешительных и двойственных фигур заговора. Теперь он с нетерпением ожидал прибытия нового верховного главнокомандующего вермахта — генерал-фельдмаршала фон Вицлебена. Но отнюдь не для того, чтобы вместе с ним со всей решительностью продолжать начатое дело, а прежде всего получить от него письменное подтверждение своего назначения. Вместо того чтобы позаботиться о быстрой мобилизации войск, Гёпнер проявил повышенное беспокойство о самочувствии Фромма и даже хотел было отпустить его домой, но натолкнулся на сопротивление Штауффенберга, Бека и даже Гизевиуса. (Позднее он всё-таки приказал принести Фромму вино и бутерброды.) Затем Гёпнер проинформировал офицеров отдела о «смерти» Гитлера и о принятых мерах. Но настойчивое требование Штауффенберга как следует «дать жару» командующим военными округами Гёпнер не выполнил и, хотя и переговорил по телефону с Висбаденом, Штеттином49 и Штутгартом, никаких энергичных указаний не дал. Как только из ставки фюрера поступили контрприказы, он сразу же проявил полную беспомощность.

Группа же молодых офицеров, напротив, активно участвовала в предпринятой акции. Обер-лейтенант Корде обеспечил охрану ворот: караул пропускал в здание только лиц со специальными пропусками; капитан Фриче контролировал вестибюль и прилегающие помещения (поскольку далеко не все сотрудники принадлежали к числу посвящённых); капитан Клаузинг и лейтенанты фон Кляйст, фон Оппен, фон Гаммерштейн находились в распоряжении Ольбрихта и Штауффенберга в качестве офицеров для особых поручений. Однако другая группа офицеров занимала выжидательную позицию, не предпринимая, правда, пока никаких контрмер. Некоторые из этих офицеров поначалу сорвали со своих мундиров эмблему державного орла со свастикой, а затем, всего через несколько часов, когда произошёл решающий поворот, снова прикрепили его на грудь.

После 17 часов в здании на Бендлерштрассе появился обер-фюрер СС Пфифрадер и потребовал разговора со Штауффенбергом. На самом деле он имел задание Главного управления имперской безопасности незаметно арестовать Штауффенберга — Гиммлер уже сообщил о нём из ставки как о предполагаемом преступнике. Но Штауффенберг приказал посадить под арест Пфифрадера вместе с сопровождавшими его двумя сотрудниками уголовной полиции. Так же поступили и с генералом фон Корцфляйшем, который хотя и явился на Бендлерштрассе, но поддержать начатую акцию отказался. Его преемником был назначен генерал фон Тюнген. Корцфляйш попытался бежать, но его схватили. Атмосферу, царившую на Бендлерштрассе, рисует Людвиг фон Гаммерштейн, которому фон Шверин приказал находиться в приёмной Ольбрихта:

«Когда я вернулся на своё место в приёмной, Ольбрихт позвал меня в свой кабинет и сказал, чтобы я оставался здесь: в соседней комнате сидит генерал фон Корцфляйш — пусть ни в коем случае не вздумает выкинуть какую-нибудь глупость. Минут через пять с криком: «Генерал удрал!» — ко мне влетел адъютант — пожилой подполковник для особых поручений фон дер Ланкен. Я бросился вслед за ним, увидел бегущего через вестибюль генерала и крикнул охране: «Внимание, у выхода!» Там с надёжным унтер-офицером стоял Кляйст. Он сразу же приставил к груди генерала пистолет, а потом подбежал ещё один обер-лейтенант (Вендельштейн)... Корцфляйш повис у них на руках. Он был совершенно без сил.

Я весьма вежливо препроводил сего господина в предназначенную для него комнату; весь остаток вечера мне пришлось караулить его. Сначала он бушевал и орал, кому мы, мол, принесли присягу, но постепенно успокоился. Потом пришёл его офицер-порученец — совершенно ничего не подозревавший пехотный капитан — выяснить, где же запропал его начальник. Ольбрихт направил капитана к нам. Тот сообщил, что полученные ими до настоящего времени приказы выполнены.

Теперь Корцфляйш уже больше говорил сам с собой, нежели с нами, распространяясь насчёт своих заслуг на поле брани и на посту заместителя командующего войсками в Берлине. Он, мол, всегда выполнял свой долг и командовал своими войсками наилучшим образом. Но на путч он не способен, он просто не может пойти на это, да этого от него и требовать нельзя: ведь он солдат. Эту фразу он повторил