Ведьмы.Ру - Екатерина Насута

Лёнькиной руке полыхнуло красным, ярким таким. А потом это вот, полыхнувшее, полетело в него. И он не собирался ловить.

Не собирался.

Это треклятое козлиное тело.

Его вдруг подбросило, а в следующий момент Филин осознал, что кривоватые зубы раскрошили… что? Главное, пасть обожгло, будто кипятка хлебнул. И этот кипяток всем комом ухнул в желудок, заставив набитые травой кишки сжаться.

И подумалось, что смерть-то глупая.

Она умной не бывает, но эта совсем уж чересчур. А потом кишки крутануло, так, как оно бывает, когда воды с газами нахлебаешься. И отрыжка пошла.

Филин только и успел, что пасть открыть.

А из неё уж столп пламени выплеснулся. Хороший такой столп. Широкий. Мощный. Это что вообще за…

Заорал Лёнька, скатившись куда-то в сторону.

Димка за ним.

Запахло палёным. Зашипел металл. И вяло выстрелили старые покрышки. Филин икнул и огонь оборвался. Вот… ни хрена ж себе.

Он потряс головой.

Опять икнул. И из ноздрей вырвались облачка дыма. А там, внутри, стало тепло и приятно. Нет, бабка-то, когда живая была, то коз подумывала завести. Всё приговаривала, что скотина уж очень неприхотливая. Что жрать может даже камни.

Камни ладно. Но чтоб огненные артефакты?

— Вот же ж… — Филин посмотрел в темноту и повернулся к ней задом. А потом подошёл к коробке, в которой нашлось ещё несколько глиняных болванок. Интересно, а если их не разжёвывать?

Или…

Где-то в небесах упреждающе громыхнуло. А потом на землю тяжко шлёпнулась первая капля. Впрочем, такие мелочи, как дождь, Филина ничуть не беспокоили.

Огненные артефакты приятно хрустели на зубах, а содержимое их текло по глотке, слегка опаляя и оставляя привкус ядрёного мексиканского супа.

Глава 33

Где вновь встает вопрос отцов, детей и демонов

Его мысли ворочались в его голове, соединяясь в звенья и разъединяясь, как трусы в сушилке без антистатика.

В целом обычные человеческие будни.

— Жень, ну вот что ты с этим делать собираешься? — поинтересовалась Антонина Васильевна, выставив на стол огромную сковороду. В сковороде кипел жир, и в жиру плавали огромные острова яичницы. Рядом в миске, на горе из свежесваренного картофеля плавилось масло, пуская по этой горе золотистые ручейки. И литровая банка с мягкими огурчиками смотрелась совсем уж в тему.

Главное, не обращать внимания на шляпки грибов, которые мелькали меж огурчиков. Что-то было в них смутно знакомое, и Данька пригляделся.

Потом моргнул и отвернулся.

Мухоморы.

Вот чего ещё от ведьм ждать-то?

Впрочем, вертеться ему не дали, сунув в руки головку сыра и нож.

— Так пока не решил. Ишь, какие смешные, — дядя Женя первым делом проверил целостность бутылок и теперь выставил их на кухне рядком, что, кажется, весьма не понравилось и Антонине Васильевне, и нежити.

Антонина Васильевна глядела мрачно, а нежить суетливо шевелила лапками и норовила куда-нибудь спрятаться.

— Погань.

— Ага… я вот чего подумал… оно-то изничтожить легко, но может, и вправду?

— Что «и вправду»? — с подозрением поинтересовалась Антонина Васильевна.

А Данила попытался отрезать сыр.

Чтоб. Сыр ведь мягкий. И нож сперва рухнул в головку, а потом взял и застрял, потому как помимо мягкости сыр обладал вязкостью.

— Что ты права. Надобно мне отходить от стереотипов. Поэтому себе оставлю. Пусть живут.

За спиной что-то звякнуло.

Данила резко дёрнул нож и от головки откололся кусок. Сырный. Ну… если чуть подровнять…

— А что? Топлякам можно, а моим лапочкам нет? Они, между прочим, маленькие. Я их растить буду. Воспитывать. Одомашнивать, если на то пошло!

— Женька!

— Чего? — дядя Женя поднял взгляд, полный светлой печали. — Может, оттого и жизнь моя тоски полна, что я один-одинёшенек…

— Вообще-то не один, — сказала Антонина Васильевна. — А это… это ж твари.

— Да какие твари. Так, тварюшечки. Видишь. Только бутылку побольше надо, а то им тесновато. Если ещё подрастут, то вовсе будет тяжко. Пусть и неживые, но это ж ещё не значит, что можно от так бесчеловечно.

— Жень, убери их!

— Куда?

— Куда-нибудь! С глаз долой, пока я… — Антонина Васильевна глянула на Данилу. — В подвал вон.

— Не, в подвал нельзя. В подвале теперь империя. Суверенное государство, считай.

Тихо застонала Ульяна. Кажется, перспектива обзавестись в подвале суверенным мышиным государством её не вдохновила.

— Всё одно. Убери. Давайте ужинать, — Антонина Васильевна отобрала нож и сыр. — Ты… вон, тарелки лучше принеси. Из буфета.

— А…

— Я покажу, — Ульяна встала. — И принесу. А то он всё расколотит.

И неправда! В тот раз, в столовой, вообще случайно вышло. Он же не настолько идиот, чтобы специально под руку толкать. Просто вот не разминулся. А у неё поднос.

Гружёный.

И не удержала. И тарелки — было дело — раскололись. Но тогда Данила ущерб возместил. Столовой. Хотел и Таракановой, но она зашипела, что с неё хватит.

И удалилась.

Горделиво.

И гречка, налипшая на свитер с брюками, нисколько горделивости не убавила.

— Уль, а Уль…

— Данила, я попытаюсь проклятье снять, — она вздохнула и обняла себя. — С мышами вышло. И с тобой, глядишь, получится.

— Это бы хорошо, да особо не торопись.

Буфет стоял в гостиной. Такой массивный, на толстых ножках, украшенных розетками, с резными дверцами и тёмными стеклами, сквозь которые белый фарфор казался особенно белым.

— Почему? Не веришь, что получится?

— Ну… хотя… может, конечно, и получится. А может, и не получится. Сейчас во всяком случае сила есть. Рядом с тобой вообще норм работает.

— Не веришь.

— Уль?

— Знаешь, мама с детства говорила мне, что я неудачница. Отец никого и ничего кроме мамы не видел. Хотя, когда она уезжала… правда, всегда ненадолго, точно опасалась оставлять нас вот просто вдвоём, но тогда, когда всё-таки уезжала, я становилась принцессой.

Она улыбнулась, только улыбка была грустной донельзя. И захотелось обнять. Так сильно захотелось, что Данила убрал руки за спину.

Чисто на всякий случай.

— А потом она возвращалась. И прямо с порога взгляд этот… разочарование в нём.

— Ты можешь не идти на встречу. Не обязательно ведь.

— Не обязательно, — согласилась Тараканова и обняла сама себя. — Наверное. Не знаю. Я ничего не знаю. Я, когда она рядом, совсем теряюсь. И решить что-то сложно. И слушаю… её тяжело не слушать. А ещё она