Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

говорили как-то. Я ему крест подарил. От отца. Мне ни к чему. А отец был бы рад. Он веровал, – Тихоня говорил медленно.

– Крест? – Бекшеев все же решился прикоснуться к мертвецу.

Рубаха в клеточку, заношенная до прозрачности на локтях. Ткань мягкая, а пуговицы мелкие, но расстегнуть получается.

Крест и вправду был.

Тяжелый, серебряный. С виду дорогой.

– Отцу… справили. Подарок. Незадолго до… Купец. Один. Так-то простой был. А тут вот… и он мне передал. – Тихоня поморщился и горло потрогал. – Ник-Ник увидел. Спросил. Я сказал. Одно. Другое. Разговорились.

– И ты подарил ему серебряный крест, – хмыкнул Сапожник. – Странно, что он его еще…

– Он действительно верил. А вещь должна исполнять. Что предназначено. – Тихоня поглядел на сослуживца с жалостью. – Я не могу. Веры нет. Искал. Все одно нет.

– В храм он не больно-то заглядывал.

– Да. Стеснялся. Сейчас ведь как-то… не особо.

Странно.

Ник-Ник совершенно… хотя что о нем Бекшеев знает, чтобы судить? Неуживчивый? Ворчливый? Жалующийся на все? Его недолюбливали.

А он верил.

И… что это меняет?

– Его жена. – Тихоня подошел к зеркалу.

Снимки на нем были старые и слегка пожелтели. Вот тот, самый крайний, измят. И следы пролегли по бумаге, словно морщины. Его аккуратно расправили, но разве разгладишь такие?

Женщина молодая и красивая.

А вот на этом снимке, где она в белом платье и с цветами, вовсе выглядит девочкой.

– Убили? – поинтересовался Сапожник.

– Нет. Ей. Письмо. Что умер. Ошибка там. Она и вышла замуж. Ник-Ник вернулся, а там уже и ребенок.

Погано, наверное.

Такое и представлять не хочется.

– М-да… – только и сказал Сапожник.

– Брак. Признали недействительным. По обоюдному заявлению. А второй ее действительным. Он думал, что тоже женится.

Только забыть не смог. В этом дело? Фотографии напоминанием.

– А в церкви отказали развенчать. Для него важно. Он долго пытался.

– Можно ведь и без венчания.

– Гражданским, – кивнул Тихоня, – он хотел. – Но не решился. – Сказал тогда, что сам грешен, но если вдруг, то и женщину в грех ввергнет. И детей, если будут. Не хотел так.

Странно это.

Непонятно.

Не увязывается.

– Не в этом дело, – Сапожник вернулся на место, – любил он ее. Вот и придумал себе отговорку… может, даже сам толком не понимал, что делает. И почему так. Это ж удобно, сказать, что запретили. А потом с тоски и в петлю.

– Нет. Не сам. – Тихоня тоже смотрел на зеркало.

На снимки.

На женщину, которая улыбалась и выглядела такой счастливой, что просто тошно от этого счастья становилось.

– Думаешь?

– Он и вправду верил. А самоубийство – грех.

И…

Не Тихоня?

Кто еще знал, что Ник-Ник оказался таким вот верующим. Крест? Их многие носят, что по привычке, потому как принято с крестом. А вот верить по-настоящему… И про жену бывшую.

Про остальное.

Тихоня, если бы это был он, промолчал бы. Разумно же. Наоборот, ему бы придумать слезливую историю про то, как Ник-Ник бывшую любил и без нее маялся. Вот и домаялся до петли.

А ведь укладывается.

Женщины пропавшие… их выманивал, чтобы отомстить неверной. И убивал. Мишка, который случайно под руку подвернулся. Барский… Барский наверняка любил Никонова ничуть не меньше, чем тот Барского. Такие чувства, как правило, глубоко взаимны.

Вот и легко притянуть. Сложить.

Легко и удобно.

Слишком легко. Слишком удобно.

– Тело надо будет перевезти ко мне. – Бекшеев поморщился. И вправду дом в мертвецкую превращается. Надо что-то с этим делать. – Дом опечатать…

Процедура давным-давно установлена.

– С соседями поговорить бы.

– Буря была. – Сапожник поднялся. – Его убили давно, стало быть, или в бурю, или сразу после. – И огляделся.

И Бекшеев тоже огляделся.

Буря.

Ветер. Дождь со снегом. Грязь. Кто бы ни пришел, он должен был бы оставить следы. А он…

– Убрался, сволочь этакая. – Сапожник пришел к такому же выводу. – Разулся… в сенях и разулся. Думаю, пришел незадолго до бури. Поэтому Ник-Ник и впустил. Здесь не принято оставлять людей на улице, когда буря идет.

– В сенях. – Тихоня вышел. – Разулся. Тапки… Ник-Ник не любил, когда кто-то босиком. Тапки были.

Тапок не было.

Тихоня нервно повел головой.

Не он?

Кто знал про эти вот тапки, которые вдруг исчезли.

Или… тапок не было?

– Ты часто у него бывал?

– Случалось. Иногда… ему хотелось. Поговорить. Спросить. Я тоже. Молчать тяжело. Нельзя в себе. Мозгоправ…

– Еще на учете?

– Нет. Два года. Сказали, сам справлюсь. Сказали, я ответственный. И лекарства принимаю.

– Успокоительные? Да ладно, мне вон тоже… три вида. И снотворное. Чтобы отрубаться без снов. – Сапожник осторожно убрал листы в планшетку. – А ведь вариантов немного, да? Ты. Или я… хотя из меня убийца – как из коровы балерина. Чай будете?

– Это место преступления, – счел нужным заметить Бекшеев.

– Да ладно… отпечатки пальцев? Снимем. Только будут они Ник-Ника. И его вон, если захаживал. Или остальных… но что с того? Может, сюда не один Тихоня и захаживал. Верно?

Тот дернул плечом.

И чайник сам наполнил. Вода текла тонкой струйкой и звенела, ударяясь о дно.

– Кто у нас еще? Молчун, который уехал и не вернулся… Лютик тоже. Если, конечно, они уехали… Ты их провожал?

– Нет. Медведь…

– Медведь, который не пришел, хотя двоих уже убрали. Кстати, тоже кандидатура…

…И вполне реальная.

Если так-то.

Да, тело он вниз не снес бы. Но если тело шло само? С ментальным подавителем и ребенок бы справился. Или женщина. Кто подумает на женщину?

Правда, Мишка выбивается. Ему сломали шею без всяких подавителей. Почему, к слову? Или… с собой в тот раз не было? Игрушка-то редкая.

И потерять можно.

И вдруг да кто увидит. Даже если не поймет, что видел, может вопросы начать задавать. А там… да, тогда подавителя не было. Убийство спонтанное. А вот сюда он шел намеренно.

Постучал.

Разулся.

Повесил плащ, или куртку, или что там…

– Медведь не стал бы. Зачем ему? – возразил Сапожник, снимая с полки кружки.

Две. И один стакан. Посуды мало. Жил Ник-Ник один. Но в гости кто-то да захаживал.

– Мало ли… у Барского имелись деньжата, все это знали. Да и он особо не скрывал. Вон, каждую неделю, считай, прогуливался в Лезинск, – голос Тихони зазвучал громче и уверенней, – а в отпуск и подальше куда. Не в столицу, но ездил.

– Мишка-то тут при чем?

– Мишка клад нашел.

– Кто сказал?

– Все говорят. Он тратить стал много. – Чай Тихоня насыпал из пачки. И чай дешевый, как и все-то в доме, включая клеенчатую скатерть с затертыми ягодами клубники. – Недавно. Откуда деньги?

Чайник закипал медленно.

И Бекшеев не мог отделаться