Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

мгновенно находить по алфавиту читательские формуляры, вписывать и вычеркивать названия. На каждого следующего клиента она набрасывалась сердито и отрывисто, «методом лая», а между тем никто на нее не обижался, все почтительно величали ее Александрой Ивановной и спрашивали о здоровье.

— Здоровье? Коровье! А вы что, доктор? Бросьте, в формуляре сказано «учитель»! — доносилось до меня, и я с опаской ждала своей очереди.

Она сразу накинулась и на меня:

— «Ярмарку»? У нас в одном экземпляре, на дом не дам. Выдается только в читальный зал, но так я тебе и полезла в фонды читалки, на верхотуру! — С этими грозными словами она исчезла за полками и, вернувшись очень не скоро, когда я уже потеряла надежду, с сердцем толкнула ко мне по гладкому прилавку толстенный том. — Держи и марш в читалку! Стой! Формуляр все равно заведу! Ключ, карман, домашний адрес, фотокарточку жены! Ну, ученический билет! Грамотная, в девятом классе? Сама себя запишешь! — Александра Ивановна швырнула мне чистую книжечку формуляра. Пока я заполняла его, она продолжала взлаивать; — И несет этих тушканчиков! Целый боевой день — тушканчики да тушканчики, Мамаево нашествие!

Тушканчиками, как выяснилось позже, она звала свою читательскую молодежь, старшеклассников и студентов.

Спустя минуту я сидела в маленькой читалке под серо-рябой мраморной лампой с зеленым стеклянным колпаком. Я читала; «Ярмарка» неожиданно оказалась интереснейшим, полнокровным романом со множеством любовных линий и сюжетных разветвлений. Теккерей, казалось, одинаково уважал все: вещи, людей, пейзажи, убранство комнат, наряды, меню, не переставая при этом постоянно плести сеть лукавого, заговорщицкого юмора, слишком хитроумную, изящную и сложную, чтобы ловить ту немудреную добычу, которая внезапно начинала тяжеловесно биться или мелко трепыхаться в ней. Мне чудилось, что жадного и чванного дельца, не желавшего простить своего сына даже после его гибели на поле брани, можно было поймать простой веревкой, а отъявленную пройдошку Бекки Шарп вообще прихлопнуть, как моль, на первых же страницах, тем более что Теккерей уже на них невольно выдавал свое отношение к добыче. Это долгое, увлекательное, искусное уловление героев превращалось в уловление читателя. Я оторвалась от чтения, лишь припомнив, что пришла сюда ради ловкого финта с переводом, и придвинула к себе свою дистрофическую перед романом адапташку, соотносившуюся с ним примерно так же, как лет через тридцать будет соотноситься теле-перессказ краткого содержания предыдущей серии фильма перед началом следующей — с самой этой предыдущей серией: «влюбляется — забывает, приезжает — уезжает, венчается — погибает, обманывает— попадается». Временами в адапташку вставлялись иллюстрирующие диалоги, за которые Тома и выбрала ее для внешкольного чтения, помышляя обучить нас с их помощью разговорному англязу.

С трудом выуживая жалкую ниточку адаптацией из теккереевской ткани, я по именам героев и знакомым английским словам нашла заданные абзацы и легко уместила их в своей «лошадиной памяти» тех лет — причем с большим запасом вперед, на следующее задание. Дочитать роман за один вечер я все равно не смогла бы и понесла сдавать его Александре Ивановне.

Пришлось стоять еще одну очередь. Народу прибавилось; много появилось новичков, пришедших записаться; Александра Ивановна уже не так шустро бегала по ту сторону прилавка, видно, порядком устала.

— А, явилась, бедная Эмми! — узнав, обозвала она меня именем плаксивой положительной дамы из «Ярмарки». — Снова мне на верхотуру карабкаться! Тьма тушканчиков, а никто не вызовется хоть новеньким формуляры выписывать! Продыху нет!

— Давайте я повыписываю, — предложила я. — Я ведь теперь умею!

— Ну, хоть один ишачок нашелся, слава труду! — странно выразилась Александра Ивановна, откидывая входную доску в барьере. — Залазь!

Так и получилось, что в первый же вечер я уселась рядом с ней, важно спрашивая паспорта, студенческие и ученические билеты, занося данные в формуляры и даже бандитски требуя с новичков в подражание Александре Ивановне: «Ключ, карман, домашний адрес, фотокарточку жены!»

Я зачастила в Промку. Мне нравилось помогать старушке не только по формулярам. Вскоре я уже расставляла по местам сданные книги, руководствуясь алфавитными буквами и библиотечными шифрами на картонных разделителях, воткнутых в ряды книг; лазала на «верхотуру», в фонды читалки на антресолях; пыталась писать и карточки для каталога жутким корявым «бибпочерком», за который мигом была отстранена от этой работы.

Александра Ивановна Соколова принадлежала к тому типу наших пожилых женщин, который сложился, видимо, в начале двадцатых годов. Резкость и «оторвистость» обращения у них сделались формой вовсе незлого юмораили же средством заранее щетинящейся самозащиты, — мол, не тронь меня, схлопочешь! Я сочла ее старушкой ошибочно: ей едва ли могло быть больше пятидесяти пяти, просто, изможденная собственной юркостью и резкостью, востренькая и худенькая, она выглядела старше. Александра Ивановна часто поминала свою «комсомольскую юность», но, судя по всему, успела урвать и порядочный кусок гимназического образования, беднее, чем у Зубовой, зато вольнее и терпимее. Мы с ней скоро «спелись», по ее выражению, и у нас, по ее же выражению, было «запротоколировано», что после десятого я подам документы в Библиотечный институт, где меня, возможно, научат даже бибпочерку.

Я продолжала дочитывать Теккерея и сдувать перевод, плывя морем «Ярмарки» по пунктирным буйкам адапташки, составленной для школьников кем-то, преданно любившим английскую классику. В школе никто не знал, как это я готовлюсь к англязу в библиотеке. Ведь даже Кинне я говорила, что там просто есть более полный, чем наш, словарь.

Я больше ни разу не сидела в читалке, а устраивалась тут же на абонементе, за стеллажами, где в полумраке под деревянной, в два колена лестницей на «верхотуру» у Александры Ивановны стоял круглый шаткий столик с пластмассовой пепельницей — здесь она перекуривала.

К марту я совсем освоилась в библиотеке и поняла, что она непомерно богата для того весьма ограниченного читательского спроса, который удовлетворяла. Это было как с полной «Ярмаркой» и адапташкой. У Александры Ивановны спрашивали чаще всего книги из раздела Р2 (русская советская литература), да и то немногие, по пальцам пересчитаешь: «Угрюм-реку» Шишкова, «Каменный пояс» Федорова, «Хождение по мукам» А. Толстого. Из иностранной литературы, занимавшей десятки стеллажей, просили «Цитадель» Кронина да «Дорогу свободы» Фаста. Александра Ивановна, бывало, так и начинала разговор с читателем: «Вам что, «Каменный пояс» или «Цитадель»?» Тушканчики, конечно, брали по программе русскую классику, очень редко — зарубежную, а основная масса читавших самостоятельно требовала либо книжки специальные — по электротехнике, медицине, автовождению, либо упомянутый маленький набор чтения «для души». Особым спросом пользовались «шпионские романы» Шпанова — понятия «политический детектив» еще не существовало.

Любимым моим делом стало в периоды безлюдья рыскать по дальним стеллажам с «иностранкой». За эти месяцы Александра Ивановна