Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

не могло быть проверено на истинность. Оно было составлено так, как будто автор ничего не пытался скрыть, именно поэтому его нельзя было поймать на лжи. Непонятно было главное – что этот текст делал среди автобиографий для вступления в партию? Учитывая, что хронология и линейное развитие событий от прошлого к будущему и от тьмы неведения к сознательности не имели значения для автобиографа, можно предположить, что нарратив был создан по устаревшим правилам. Вероятнее всего, Катюгин застрял в 1905 году, периоде истории, когда все партии работали вместе, а партийная принадлежность уже являлась свидетельством того, что рабочий проявил достаточную степень стремления к просвещению.

Формулировки и структура материала в анкете «на бывших рядовых членов Партии РСДРП» указывали, чего недоставало самопрезентации Катюгина. Анкета вынуждала объяснить побуждения, которые заставили бывшего меньшевика пасть так низко, а затем перейти к мучительному рассказу о постепенном разочаровании в мелкобуржуазной политике и, наконец, о разрешении всех сомнений и финальном обращении в большевизм. Ответы должны были составить рассказ о духовном преображении. Показательно, что, по мнению составителя, меньшевик, как пусть и чуждый элемент, но марксист, обязан понимать все тонкости политических разногласий. Составитель знал, что с прямого пути к большевизму социал-демократа могла потенциально увести любая мелочь: вопрос отношения к интеллигенции, к железной дисциплине в партии, к войне. Бывший меньшевик, желающий стать коммунистом, должен был разъяснить, в чем именно проявилось его непонимание истины большевизма.

1. Когда стали чувствовать себя меньшевиком и сколько вам лет?

2. Когда вошли в партию меньшевиков и какую работу у них выполняли?

3. Что оттолкнуло вас от большевиков в 1917 году?

4. Что казалось вам наиболее правильным в программе и тактике меньшевиков?

5. Были ли у вас какие-либо сомнения в правильности политической линии меньшевиков?

6. Когда начался у вас перелом во взглядах?

7. Говорили ли вы об этом переломе с руководящими работниками меньшевиков и какой получили ответ на ваши сомнения?

8. В связи с какими именно вопросами больше всего колебались ваши взгляды?

а. демократия и диктатура;

б. отношение к окончанию империалистической войны;

в. в отношении к гражданской войне;

г. к террору;

д. к национальному вопросу;

е. отношение к НЭПу;

ж. к интеллигенции;

з. к военной дисциплине РКП[520].

Нельзя было обойти основополагающую структуру нарратива анкеты. Официальный исторический нарратив выпячивал не совпадения между политической деятельностью меньшевиков и большевиков, а расхождения – Катюгин этого так и не понял. Партия требовала от кандидата, чтобы он разгадал меньшевистские мелкобуржуазные уловки и осознал, что только большевистская платформа является правильной.

Анкета была «прокрустовым ложем» – кандидаты с неортодоксальным прошлым были вынуждены постоянно перекраивать свою автобиографию. Несложно предположить, что ее заполнение было мукой, например, для студента Томского государственного университета, некоего Буревича. В революцию Буревич был «спиридоновцем» и одно время членом комитета партии левых эсеров, затем с февраля 1918‐го по февраль 1920 года – боевиком томской ячейки эсеров. Позднее автобиограф побывал в «максималистах», в «большевиках» и, наконец, под влиянием меньшевиков, с их заботой о правах трудящихся, присоединился к «рабочей оппозиции», за что был исключен из рядов РКП(б) в 1921 году. Но он уверял, что не порвал с коммунистическим движением, и просился назад. При зигзагообразной траектории политического становления Буревича, который, даже присоединившись наконец к большевикам после долгих метаний, не смог проявить твердость и вновь поддался мелкобуржуазному соблазну, партия едва ли могла внять его заверениям в преданности[521].

Бытовало мнение, что даже давнишнее членство в рядах меньшевиков может дать рецидив. Во время чистки 1924 года в Ленинградском государственном университете партийная проверочная комиссия объясняла случаи «неподчинения партийной дисциплине» связями с соглашательскими партиями. Выходцы из этих партий подвергались исключению в три раза чаще, чем обладавшие безукоризненным послужным списком. Мотивировки исключения, приводимые «тройкой», добавляют некоторые детали: несмотря на то что бывших меньшевиков и эсеров часто классифицировали как «идеологически чуждых», ни один из них не был обвинен в «пассивности». Студенты, уже проявившие политические симпатии в прошлом, не могли считаться плывущими по течению[522].

Однако определиться до конца с тем, к какого рода партии принадлежал подозреваемый, «чистильщикам» зачастую было непросто. Особенно сложно это было сделать в тех случаях, когда ответчик мялся, мямлил, не хвастался своими революционными заслугами и не проявлял особенной политической осведомленности. Большевистский автобиографический нарратив требовал, чтобы вступающий проявил свои незаурядные таланты хоть на каком-то поприще, если не до обретения сознательности, то хотя бы после.

Возьмем в качестве основного примера подробнейшее обсуждение автобиографии Носуленко Тимофея Павловича во время чистки 1924 года в Ленинградском комвузе. Его рассказ содержал глухие упоминания о членстве в РСДРП с 1904 по 1907 год и предлагал противоречивые прочтения. Жизнеописание вроде бы начиналось самым обычным образом. Читатель узнавал, что Носуленко родился в 1885 году в семье рабочего. По окончании начального училища он понял, что больше продолжать образование нет возможности – «семья бедствовала материально». Мальчик пошел в учение к сапожнику, но вскоре ушел и поступил в 1899 году учеником в механические мастерские. Два года обучения обеспечили ему работу помощником слесаря в вагонных мастерских. «Физическим трудом занимался 5 лет». Это был важный жизненный опыт: в мастерских трудились «600–800 человек рабочих». Трудовой стаж на крупном предприятии свидетельствовал о том, что Носуленко прошел закалку и мог считаться достойным сыном рабочего класса. Но подлинную принадлежность к пролетариату доказывала только упорная политическая борьба, а с этим у автобиографа не все было хорошо.

Предвидя, похоже, приближение Первой русской революции, Носуленко «в 1904 г. познакомился с революционным движением и служил демократической партии», «в то же время стал посещать подпольные кружки». Читал и распространял прокламации. «В 1905 г. бастовал и добился сокращения рабочего дня на 1 час». Все говорило в пользу того, что Носуленко ждали большие свершения и что он уже твердо встал на революционный путь, ведущий к большевизму.

Однако внезапно посыпались вопросы товарищей. Ответчик уточнял свое партийное прошлое тезисами, поскольку его автобиографический нарратив подразумевал постепенное революционное становление, но запас терпения спрашивавших был ограничен. Партийную принадлежность следовало определить как меньшевистскую или большевистскую уже в 1904 году, в начале пути. Носуленко понял это сразу и сразу же стал делать необходимые оговорки, отвечая:

Состоял в социал-демократической партии, но не меньшевиком, исполнял обязанности рядового с 1904 по 1907 гг. <…>

Социал-демократическая партия, в которой я состоял [в 1904 году], была с оттенком большевизма. О большевиках и меньшевиках узнал в 1907 г.

Вопрос о мятеже не поднимал, т. к. не знал, что это возможно.

Меньшевиком не был. <…>

Арестован был за участие в забастовке. <…>

Нелегальной литературы в 1904–5 гг. не было. О рев<олюционном> движении узнал в кружках и