Дом и корабль - Александр Крон

Боцман пригласил Катю. Петрович - Антонину Афанасьевну Козюрину.

Три пары открыли бал.

Митя стал в дверях, чтоб выйти незамеченным. Танцевать не хотелось, но вид танцующих людей доставлял ему грустное удовольствие. Горбунов танцевал хорошо, но слишком чинно, без фигур, боцман тоже вел Катю осторожно, стараясь не дышать ей в лицо, и только старый матрос показывал высокий класс. Голова у него вертелась плохо, но длинные ноги действовали исправно, он танцевал по старинке «в два па», причем вертел свою даму не только по часовой стрелке, но и в обратном направлении, чего не умел никто. Маленькая Антонина Афанасьевна с разгоревшимся, помолодевшим лицом еле поспевала за его маневрами. Мальчики в ватных штанах на поверку оказались девочками, при первых звуках вальса они обнялись и самозабвенно закружились. Их немедленно разняли, и у них объявилось множество кавалеров. Почувствовав себя в центре внимания, девчонки сразу обрели приличествующую их полу томность, они скользили, опустив глаза и слегка склонив набок коротко стриженные головы, а их рослые партнеры нарочно сутулились и старались делать шажки поменьше. Граница и Филаретов, оба отличные танцоры, оставшись без дам, попробовали было танцевать друг с дружкой, но это им быстро наскучило, Филаретов, изловчившись, перехватил даму у Петровича, а Граница с озабоченным видом стал пробираться к дверям.

- Товарищ лейтенант, - услышал Митя рядом с собой, - можно вас на одну только минуточку?

Голос был умоляющий. Митя обернулся и увидел Границу, делавшего какие-то странные жесты. Судя по всему, вестовой хотел увлечь помощника в темный коридор для какого-то неслужебного разговора, но Туровцев помнил, что с Границей надо держаться строго официально, и не двинулся с места.

- А что такое?

- Разрешите к вам обратиться?

- Ну, ну? - промычал Митя, продолжая смотреть на танцующих.

Граница стоял руки по швам, скосив глаза на открытую дверь, ладони его шевелились. Убедившись, что помощник глух к его призывам, он тяжело вздохнул и выпалил:

- Я только хочу вам сказать: извините меня, товарищ лейтенант!

- За что? - спросил Митя, в самом деле не очень понимая.

- За допущенную грубость. Я не к тому, чтоб вы не взыскивали. Я к тому, чтоб вы не думали, что вот, мол, Граница - он свою ошибку не чувствует и не сознает. Я очень сознаю.

Это уже было что-то новое. Митя с интересом взглянул на вестового и увидел, что в глазах у Границы стоят слезы. Он был несомненно искренен.

- Ну что ж, хорошо, товарищ Граница, - сказал Митя сдержанно. - Мы это учтем.

- Вот, вот, учтите, товарищ лейтенант, - обрадованно зашипел Граница. - Пожалуйста, учтите. Очень буду вас благодарить.

Граница явно вкладывал в это слово какой-то особый смысл.

Еще непонятнее повел себя Савин. Он догнал Митю на кухне и, вежливо улыбаясь, попросил товарища лейтенанта в случае чего учесть, что он, Савин, не возражает против производства в старшины.

- Ладно, - сказал Митя, усмешкой прикрывая недоумение. - В случае чего учтем.

По лестнице он спускался озадаченный. В случае чего! Что это значит «в случае чего»? В каком это таком случае?

Из раздумья его вывел донесшийся с улицы знакомый звук, похожий на короткую пулеметную очередь. Так стреляет мотоцикл, когда его заводят. Рискуя сломать себе шею на скользкой и темной лестнице, Митя скатился во двор, свернул под арку и выскочил на Набережную. Мотоцикл уже был далеко. Тарахтя и приплясывая, он уходил в сторону Литейного. Было слишком темно, чтоб разглядеть, кто сидел в коляске, но в этом и не было нужды. Это мог быть только Селянин.

Митя находился в том состоянии духа, когда человек больше всего жаждет определенности. Только ясность могла помочь ему обрести душевное равновесие. Приплясывающий мотоцикл уносил с собой не только надежды, но и сомнения. Теперь Митя знал твердо: есть настоящие люди и есть труха. Настоящими были люди с «двести второй» и те, кто им помогает, трухой - всякие там Тамары, Селянины, Платонычи, Антонычи, Эрастычи и прочие крошки Дэзи.

«Итак, отрезано!»

На обратном пути Митя даже не взглянул в сторону флигеля.

В каминной горела люстра, вернее сказать, привязанная к люстре и ловко скрытая среди хрустальных висюлек переносная аккумуляторная лампа. То, что Горбунов, уходя, не выключил лампу, показалось Мите странным. Неужели разговор с комдивом так разволновал Виктора Ивановича, что он изменил своей обычной аккуратности?

Митя обозрел праздничный стол. Да, подобрали подчистую, ничего не скажешь. Стол уже не выглядел роскошным, у тропических растений Юлии Антоновны был жалкий вид, и даже электричество светило тускло.

Феерия кончилась.

Митя прислушался. Аккордеон замолк, слышалось треньканье пианино, заглушаемое топотом многих ног, - бал продолжался. Остро захотелось лечь и вытянуть усталые ноги, но ложиться было нельзя, с минуты на минуту мог войти Горбунов. Поэтому он только присел у остывшего камина и расстегнул крючки на вороте. Глаза его сонно скользили по освещенной поверхности стола, пока не наткнулись на нечто, упущенное при первом осмотре. Рядом с прибором помощника на маленькой тарелочке лежал красновато-бурый комок, очень похожий формой и окраской на хороший кусок мяса.

«Начинается», - подумал Митя.

Он уже слышал о блокадных галлюцинациях. Лежит, к примеру, человек на кровати, натянул на себя всю наличную теплую рухлядь, надышал, угрелся и уже протянул руку, чтоб загасить коптилку. И вдруг видит, что стоящая на печке пиала почти до самых краев наполнена гороховым пюре. Человек отлично знает, что этого никак не может быть, всего час назад он самолично вылизал пиалушку дочиста. Но привычка верить своим глазам неистребима, и человека не покидает надежда найти этому чуду пусть маловероятное, но реалистическое объяснение. Кто-то входил и тайно облагодетельствовал. Вероятность такого события близка к нулю, но все же не нуль, полностью исключить ее нельзя. Все эти рассуждения приводят к неотвратимому - человек вылезает из-под одеяла и, проклиная весь свет, шлепает по холодному полу только для того, чтобы избавиться от наваждения и убедиться, что чашка так же пуста, как и час назад.

До сих пор такие казусы происходили только с представителями гражданского населения, питающимися по низкой норме и психологически менее устойчивыми. Военный моряк Туровцев решил оказать сопротивление. Целую минуту он старался не смотреть в том направлении, но испытание оказалось ему не под силу: воровато оглянувшись, он подбежал к столу и схватил тарелочку. На тарелочке лежала скомканная детская шапочка, когда-то красная, но навеки утерявшая свой первоначальный цвет от ношения в противогазе и оружейной смазки. Митя мгновенно сообразил, что это за шапочка и кто ее сюда принес. Он еще колебался - спрятать шапочку до более подходящего момента или оставить там, где он ее нашел, но в это время послышались тяжелые шаги, и Митя едва успел отступить на прежнюю позицию. Вошли Горбунов и Ждановский. Они вели под руки Зайцева. С Митиной помощью инженера уложили на койку и разули.

- Ничего страшного, - сказал Горбунов. - Сомлел от духоты. И потом, - командир понизил голос, - кажется, переел с непривычки…

Пока Митя и Ждановский растаскивали по местам сдвинутые койки, Горбунов прибирал на столе. Управившись с койками, Митя искоса взглянул на стол. Шапочка исчезла.

- В камине есть нечто противоречащее всем основным принципам, применяемым при конструировании подводных лодок, - серьезно сказал Горбунов. - Но приятное.

Он перемешал дремлющий жар и подбросил сухих щепок. Пламя вспыхнуло.

- Вот, - сказал он, потирая руки. - А электричество побережем.

Механик выключил лампу, и сразу вся комната, кроме освещенного камином пятачка, погрузилась в мрак.

- Доктор подойдет попозже, - объявил Горбунов, присаживаясь поближе к огню. Затем добавил без видимой связи с предыдущим: - Жаль, что Борис Петрович не захотел подняться.

- Точнее будет сказать - не снизошел, - проворчал Ждановский.

Горбунов взглянул на него и захохотал:

- Комик ты, Федор Михалыч!

Митя с интересом следил за каждым движением Горбунова. Командир был весел. Он не притворялся веселым, а в самом деле излучал веселье, только это было веселье особого рода, не то мирное веселье, когда человек благодушествует и готов обнять весь свет, а грозное веселье, охватывающее сильных людей в критические моменты их существования: перед боем, перед принятием крупных решений, когда человек, разом освободившись от всех страхов и мелких расчетов, готов заплатить собой за право утвердить свою волю. Такое же грозное веселье было на лицах танцевавших воинственный танец матросов, и Митя вдруг понял, почему Горбунов пожалел, что Борис Петрович не видел этого воинственного веселья, не слышал Олешкевича и дыхания зрительного зала.

- Так вот-с, - сказал Горбунов, посмеиваясь. - Объявляются новые назначения по бригаде подводных лодок. Капитан-лейтенант Горбунов - флагманский штурман бригады. Инженер-капитан-лейтенант Ждановский - дивмех, на место Шершнева. Лейтенант Туровцев, - он сделал паузу, - и.о. командира капитально ремонтирующейся подводной лодки эм-бис двести два.