Бездна голодных глаз - Генри Олди

Там он некоторое время повозился с Зу, на которого неожиданно напало игривое настроение, потом салар несколько запыхался и отправил разогревшегося удава за провизией.

Волки подошли ближе, с интересом наблюдая за борьбой человека и змеи, и когда Зу уполз в кусты, стая с некоторым колебанием последовала за ним. Общение с Изменчивым приучило волков меньше обращать внимание на внешний облик и больше ценить практическую пользу. А охотничьи качества Зу они оценили весьма высоко, проверив их в прямом смысле на собственной шкуре.

Сигурд решил, что они не будут испытывать особой нужды в продовольствии, при таких-то заготовителях, и еще некоторое время сидел на поднадоевшем ему свежем воздухе, переваривая последние впечатления, пока Солли не показался у входа, давая понять о возможности вернуться обратно.

Они обменялись несколькими малозначащими репликами, натаскали кучу хвороста поближе к пещере, потом Сигурд с полчаса учил Солли технике «скользящей кисти», пока Изменчивый не понял тех приемов, которыми он был обезоружен при первой встрече, и лишь к обеду они зашли под каменные своды, встреченные ворчанием покинутой и недовольной Вайл.

Кусок мяса из остатков привел волчицу в более приемлемое расположение духа, а еще через час заявились волки, подгоняемые бдительным Зу, который тщательно следил за перекинутыми через их спины тушами трех косуль, не давая носильщикам откусить даже кусочек.

Солли с некоторой завистью следил за этой компанией, а потом одна косуля была оставлена для стаи и отнесена подальше; часть филе Сигурд нарезал крупными кусками — для Зу, а остальное мясо они коптили до самого вечера, и лишь тогда спустились в Пенаты Вечных.

Даймон был там. Он находился в дальнем конце зала, бродя между статуями и время от времени останавливаясь и бормоча что-то себе под нос. Солли хотел было задержаться и рассмотреть Пенаты поподробнее, но Сигурд снова впал в свое тихое опьянение, и Солли спешно последовал за ним.

Ярроу на этот раз долго блуждал среди сталагмитов, потом резко остановился и опустился на колени. Солли сел рядом и вгляделся в чернобородое лицо с крупным горбатым носом и выпуклыми белками глаз. Он еще успел разглядеть плечи — более мощных плеч ему не доводилось видеть — закованного в броню камня беса, толстую короткую шею…

Больше он не успел рассмотреть ничего.

…Волны гуляли по гладиаторским казармам, — волны нервного возбуждения и нетерпеливого ожидания, — и казармы гудели, словно растревоженное осиное гнездо. И жили здесь не осы — здесь жили бесы. Поэтому у каждой «осы» имелось жало. А иногда два или три — блестящие, отточенные, смертоносные…

Там, за стенами, знали это. И прекрасно понимали, что произойдет, если между восставшими бессмертными гладиаторами и упрямым Советом Порченых жрецов не будет достигнуто соглашения… Не спасут тогда город ни Пауки со своими сетями и веревками, ни гвардия, сверкающая золотом шлемов, ни…

И тем не менее Паучья центурия окружила казармы, рассыпавшись в полной боевой готовности, и центурион Анхиз с забинтованной головой и бледным, несмотря на жару, лицом стоял напротив ворот, замерев в сосредоточенной неподвижности.

Он ждал. Ждали Пауки. Ждали притаившиеся в переулках гвардейцы. Ждал весь Согд.

Город ждал — а во дворце Порченых жрецов уже который день шли переговоры…

Собственно, эта гнетущая атмосфера неопределенности висела над Согдом уже вторую неделю, и все это время Пауки, сменяя друг друга, дежурили вокруг казарм, молча пропуская некоторых из бесов, поодиночке выходящих в город. И провизию в казармы поставляли исправно — причем куда лучшего качества, чем обычно. А бесы маялись от безделья и неизвестности, и несколько раз порывались уже идти на улицы — «устроить им всеобщую Реализацию», — и каждый раз Кастору и еще двум-трем гладиаторам с трудом удавалось остановить озверевшую Вечность.

Кастор, самый старый из бесов, надломленный, вечно сонный старик Кастор с телом юного атлета — он вдруг снова ожил! Словно слетела с его могучих плеч тяжесть бессмысленных веков; и не сквозила больше в глазах Кастора серая пустота Безвременья. Казалось, он успевает повсюду, находясь одновременно в десятке мест, успокаивая крикунов, распределяя продукты, проверяя посты…

Кастор знал, что делать. Надо было ждать. Как ни смешно для бессмертного тянуть время, но… К тому же это было опасно — кипящий котел под названием «казармы» готов был взорваться в любую минуту, затопив Согд яростью и безумием, — но Кастор чувствовал, что Порченые не выдержат первыми.

И жрецы не выдержали. Волны злобы и страстного желания убивать перехлестывали через стены казарм, и бледные Пауки крепче сжимали свои снасти — но не уходили; и пятились в переулках гвардейцы, и роптали на площадях трясущиеся горожане… дескать, Право — Правом, но ведь если ЭТИ вырвутся — все, конец…

Порченые поняли. Если не бесы — свободные граждане не выдержат напряжения и штурмом возьмут дворец.

Нет, они не боялись смерти. Они даже жизни не боялись — ни тех, коротких жизней, шумящих на площади; ни той, бесконечной жизни, что ждала в восставших казармах… Но жрецы знали, что будет потом — хаос, кровь, конец с таким трудом поддерживаемой цивилизации…

Последним доводом послужили сведения с северо-западной границы. Армия Калорры неожиданно вторглась в пределы Согдийской империи, захватывая копи и рудники и быстро продвигаясь вперед.

Времени на раздумья больше не оставалось.

И к концу недели Медонт Гуриец, Отец Свободных, Порченый жрец пятого поколения, постучался в ворота гладиаторских казарм.

Бес Кастор дождался своего часа.

…Переговоры вновь затягивались. Порченые, несмотря на нараставшее волнение за окнами, которое ощущалось почти физически, старались сохранить лицо и на уступки шли неохотно, со множеством оговорок, пытаясь хоть как-то спасти устанавливавшийся веками и такой привычный порядок.

Так было все хорошо… Вот смертные люди, свободные граждане с их неотъемлемым Правом на смерть, вот Совет Порченых жрецов — элита и мозг общества; вот бесы, не способные даже умереть — пыль рудничная, грязь манежная… вот Пустотники, с которых все и началось, демоны в человеческом обличье, — но незаменимые для контроля над бессмертными… и вот на тебе…

Сидевший в углу Пустотник участия в переговорах не принимал, только молча наблюдал за всем этим действом, время от времени расплываясь в широкой плотоядной ухмылке. Чему он радовался, и радовался ли он вообще, — этого никто понять не мог.