Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

— Что с твоими глазами? Лажа получилась, а?

Я кивнул.

— Что же всё-таки случилось?

— Хочешь знать?

— Расскажи.

— Четыре взвода сегодня отправились на задание.

— И…

— Назад вернулись только три…

Глава 30. «Отель «Гауптвахта»

«Настоящая беда войны в том, что на ней никому не дано убивать подходящих на то людей».

После операции «Манхэттен» я лёг на дно, довольный тем, что не таскаюсь каждый день по «Железному треугольнику». Несмотря на безопасность ЮСАРВ, мне всё больше претила показуха и необходимость шустро отдавать честь каждому новоиспечённому лейтенанту, мимо которого я проскакивал, мотаясь туда-сюда по отделу общественной информации.

На следующий выходной я отправился в Сайгон. Хотелось отключиться от войны, забыть всё, что видел: раненых и убитых, грязь и кровь — всё.

Я брёл от бара к бару по улице Тю До, и два военных полицейких снова потащили меня в каталажку — в любимый мой номер в отеле «Губа».

Дежурный сержант оставил меня дожидаться у стойки, а сам пошёл пописать. Полицейские укатили на джипе.

Можно было смыться, очень даже просто. И я размышлял об этом несколько секунд…

Я понимал, что меня легко найдут, так как у жирного сержанта были мои данные. Но мне было всё равно. А так как сержант всё ещё выгуливал своего «пёсика», я неспеша, как хозяин, вышел через главные двери, посмеиваясь как Санта-Клаус, поймал такси и растворился в городских закоулках.

Я знал, что мне не вернуться на Тю До. Слово будет сказано, и полиция кинется искать меня повсюду. Но Сайгон большой, и без больших усилий — если есть деньги — в нём можно прятаться сколько угодно.

Я поехал к Нгуен. К счастью, она ещё не ушла на работу. Я рассказал, что у меня проблемы и что мне нужно на время спрятаться.

— ВК ловить тебя, Брэд?

— Нет, — сказал я, — меня ищет военная полиция.

— А-а-а-а! — улыбнулась Нгуен, — хорошо, Брэд. Ты оставаться здесь. Нет полиция. Нет ВК. Я быть твоя девушка опять…любить тебя сильно.

— Слушай, — сказал я, — у меня осталось немного денег. Я могу заплатить.

— Хорошо!

Я стал жить у Нгуен и сутки напролёт проводил в пьяном дурмане: занимался любовью, слушал по радио вьетнамскую музыку и до самого возвращения Нгуен с работы часами разговаривал сам с собой о Боге и Дьяволе, об армии и доме. Ей приходилось работать в баре каждый день, чтоб хозяйка не уволила, но она всегда возвращалась к 11-ти вечера.

Нгуен приносила свежую вьетнамскую еду и скотч «Джонни Уокер» — по 16 долларов за бутылку на чёрном рынке — и на какое-то время наша совместная жизнь превращалась в блаженство.

Как-то она принесла ужин и поставила его передо мной. Я был голоден и быстро всё слопал. Пища была залита соусом «ныок мам» и на вкус была лучше, чем на запах.

— Нгуен, что это?

— Собака и рис, — последовал гордый ответ.

— Собака? Я ем собачатину? О не-е-е-ет…

К концу недели деньги вышли. На выходные Нгуен осталась со мной дома и выбегала на улицу только чтобы купить пиво и продукты. Я предполагал, что меня уже внесли в список ушедших в самоволку. Однако боялся, что в этот раз зашёл слишком далеко и что вместо обычной 15-ой статьи меня отправят под трибунал за дезертирство в военное время — и тогда закончить мне дни свои в федеральной тюрьме или, в худшем случае, расстрелом.

По прошествии восьми дней я решил вернуться и принять наказание. Нгуен умоляла меня остаться, говорила, что нам хватит того, что она зарабатывает в баре. Мне стоило большого труда убедить её, что моё возвращение будет лучше для нас обоих.

— Они посадить тебя под замок навсегда, Брэд. Я никогда тебя не видеть снова! Ты остаться…

— Прости, но я не могу, милая. Ведь я американский солдат. Мне надо вернуться…

— Я тебя не понимать! Ты уходить, я не хотеть больше тебя видеть!

Я вернулся в казармы ЮСАРВ около трёх часов дня. Джек Найстром сказал, что военная полиция заглядывала в отдел каждый день и алкала крови. Моей крови. Полицейские обещали подвесить меня высоко-высоко — и даже черти не найдут меня.

Очень скоро старшина роты узнал о моём возвращении. Когда он влетел в казарму, я спал. Он без церемоний растолкал меня и заставил одеться, потом, счастливый, сообщил полиции, что поймал того, кого они искали, что «блудный сын» вернулся.

Пара полицейских, поигрывая пистолетами, появилась через час.

— Привет, ребята! Помните меня? А я вас ждал!

— Вонючий козёл! — сказал коп поменьше ростом. Коротышка с жёстким лицом, маленький, хитрый и противный тип. Наверное, его вскормили волки.

— Не нужно тыкать своими железками, парни, здесь вам не загон, а вы не подручные шерифа из Тумстоуна. Сам пойду…

Меня схватили под руки и стащили с койки.

— Уберите свои блядские руки! — заорал я.

Я врезал коротышке в глаз и поранил ему кожу, из ранки потекла кровь, но меня всё равно повалили на пол, а вся казарма пялилась на потасовку с большим интересом: пристрелят меня или нет.

Один из полицейских ударил меня пистолетом по темечку, из глаз посыпались искры. Когда я пришёл в себя, на меня уже надели наручники и кандалы, потащили вниз по лестнице и швырнули на заднее сиденье джипа. Правый глаз коротышки заплыл от фингала, и рана сильно кровоточила.

В джипе недоросток стал лупить меня дубинкой по рёбрам, я в долгу не оставался: плевал ему в лицо и прохаживался на счёт его мамочки.

— Да пошёл ты, жопа! Твоя мамаша рожает козлов! Сосёт зелёную тряпочку Хо Ши Мина! Ненавижу вас, пуэрториканских мудаков…

«Бац!» — я получил удар по рёбрам.

— Хочешь помахаться, говнюк? Сними железки с моих рук, тогда посмотрим, кто кого.

«Бац!» — дубинка опять прошла по моим бокам.

— Тьфу, тьфу… — я плевал ему в лицо. Меня вырвало прямо ему на рубаху, хоть она и без того была забрызгана кровью. Я словно пёс на цепи рвался к нему, глаза мои от ярости налились кровью.

— Твоя мамка дешёвая шлюха, и когда мне развяжут руки, ты пожалеешь, что был когда-то каплей спермы на её ляжке! Пожалеешь, что не подох ещё в детстве! Освободи меня, и я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще родился, слизняк! Свинья!

— Маленький, а как широко рот открывает, — сказал коротышка. «Крэк!» — и дубинка в третий раз ударила по моим рёбрам.

— Я грёб тебя и прыщи на твоей жопе, и трёхногую клячу, которая ковыляла под тобой…

— Кажется, ты ещё не врубился, — сказал коротышка. «Бац!» — мне снова крепко вмазали.

— А мне по фигу. Мои рёбра не сломаешь. Я стальной!

«Бац!»

— Я трахну твою сестру!

«Бац!»

— А потом твою мамашку!

«Бац! Бац! Бац!»

— Тупой ублюдок, я всё равно убегу…

«БАЦ! БАЦ! БАЦ! БАЦ!»

И так всю дорогу до гауптвахты. Я плевался и ругался, а он тыкал мне под рёбра дубинкой. Я морщился и задыхался и снова кидался на него, как разъярённый шершень.

Когда мы наконец приехали, из меня уже выколотили весь лоск. Коротышка дубинкой заставил меня встать к стенке, другой коп приставил к моей груди пистолет. С кандалами на ногах я еле двигался, словно спустил штаны до лодыжек.

— Давай поглядим, как ты сейчас побежишь, — подначивал короткий.

— Бабки кончились, не сейчас… Были бы деньги на пивко да на велелье с китаяночкой в Шолоне…

— На, — сказал коротышка, — вот тебе деньги, бери…

— Нет, ребята, не сегодня, срок только начался. Убегу, когда вас не будет рядом…

— Не тушуйся, бери, бери, — подталкивал он, — посмотрим, как ты убежишь…

— Да у вас, ребята, клёвое чувство юмора. Клянусь, что вне службы вы простые парни, каждую неделю пишете мамане длинные письма…

— Как уже сказано, — вмешался полицейский повыше ростом, — ты выходишь отсюда, а я делаю в тебе дыру, в которую можно калитку вставлять!

— Пусть иду я долиной смертной тени, не убоюсь зла, ибо я самый хитрожопый заключённый в этой каталажке. Да здравствует «губа»!

— Хорош, ничего не скажешь, — мелкий снова пришпилил меня к стене дубинкой.

— О нет, добрый господин, я просто вас не перевариваю!

С меня сняли наручники и кандалы, раздели до исподнего и втолкнули в тёмный, вонючий каземат в восемь квадратных футов, в котором уже сидело девять солдат. Сырой и холодный бетонный пол. Огромные тараканы и голодные крысы.

«Диета» — чёрствый хлеб и тухлая вода.

На третий день та же парочка приволокла ещё одного солдата, который перебрал лишнего в одном из баров. Джи-ай поносил двух горилл на чём свет стоит. Они избивали его дубинками, но солдат отбивался и орал во всё горло. Его лупили до тех пор, пока лицо его не залило кровью. Тогда дежурный сержант запер его одного в соседней камере.