Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Регина зажгла свечи. Ганс откупорил бутылочку бордо, и они выпили за то время, которое будет всецело принадлежать им, их любви, их работе, их взаимопониманию. На какое-то мгновение у Регины мелькнула мысль о свекрови и мужчине из Гамбурга, про которого та ей рассказывала, но она отогнала это воспоминание. Теперь все будет хорошо. Наконец-то.

Элизабет Бош и в эту ночь почти не сомкнула глаз. Ей снились какие-то нелепые сны. Облако упало на нее и не давало дышать. Якоб Ален в свое время рассказывал ей свой сон, а теперь, наверно, она просто внушила себе, что видела точно такой же. Она верила в знаки, которые подает некая тайная сила. Когда умерла бабушка, с полки упала тарелка, а когда в шахте завалило мужа, остановились часы. И пусть другие подыскивали трезвые объяснения — тарелку-де ненадежно поставили, а часы позабыли завести, — для нее в этих случайных совпадениях таилась глубинная логика, а умные головы, в конце концов, не так уж и умны, чтобы докопаться до всех истин. В том, что ей приснился точно такой же сон, как и человеку, с которым ее разделяют сотни километров, она находила скрытый смысл. Она вспомнила про письмо, которое спрятала, не прочитав. Она достала его и невольно рассмеялась: Якоб Ален — коммунист, и все ради того, чтобы залучить ее в Гамбург. Ох уж этот Якоб с изувеченной рукой и синими чайками.

До чего же он глупый!

Она сказала это не без тайной грусти.

На другой день она с утра пораньше заявилась в совет и начала мыть окна. Раймельт полюбопытствовал, с какой это радости она ни свет ни заря пришла на работу. Элизабет пояснила, что качество угля становится все хуже, а потому и электростанции выбрасывают все больше золы.

— Не лучше и не хуже, чем раньше, — отвечал на это бургомистр и больше не мешал ей работать.

Вдруг ни с того ни с сего она рассмеялась. Раймельт удивленно поднял глаза:

— Ты чего?

Она тоже поглядела на него и подумала: интересно, какое ты сделаешь лицо, если я скажу тебе, что хочу выйти за зеленого, за красного, за красно-зеленого.

— Вся эта беготня действует мне на нервы, — сказал он.

В десять они, как и всегда, пили кофе.

Раймельт был бы не прочь узнать, что произошло в Берлине на сей раз и почему она даже двух дней там не высидела, хотя отпрашивалась на целую неделю. Ее досрочный приезд казался ему добрым предзнаменованием. Вот теперь-то взять и сказать, подумал он. Ты да я, да мы с тобой, чего тут еще дожидаться. Хоть у тебя и есть дети, ты все равно одинокая. А как я, ты и сама видишь. Раньше бывала изредка какая-нибудь женщина. Если у человека никого нет, так получается. А потом тебе все осточертеет, и пошли они все куда подальше. Мужик из Гамбурга — на кой это тебе нужно? Ты ведь неглупая баба. Но ничего подобного Раймельт не сказал, а вместо того спросил:

— Ну, а как вообще дела?

Она начала говорить про «событие» и про трудности со снабжением. Магазин, правда, готов выделить на это дело цыплят и сосиски, но продавцов у него не хватает, одна ушла в декрет, другая уволилась. А что до кабаньего жаркого, так этих кабанов сперва надо отстрелять в других районах и только потом доставить сюда. И вообще, в конце концов, это не ее дело.

Раймельт стал доказывать, что именно ее, а чье ж тогда, затем ее и выбирали в юбилейный комитет, а Элизабет доказывала, что без председателя районного совета у них ничего не выйдет.

— Вот и съезди к нему, — сказал Раймельт. — Ведь это он вручал тебе премию.

Она перемыла посуду, поставила все на место и ушла домой. А Раймельт подошел к окну, поглядел, как Элизабет идет через улицу, и подумал: ну почему она уходит?

Хербот вез Машу в маленький городок на Ангальтских землях. Она сказала, что хочет ехать через деревни, а не мчаться по автостраде.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.

— Да.

Она включила радио, опустила окно и откинулась на сиденье.

— Если только ради меня, можешь этого не делать, — сказал он.

— Знаю. — Она зажгла две сигареты, одну дала ему, поискала другую станцию и снова выключила радио.

— Мы могли то же самое сделать и в Лейпциге.

— Знаю.

Они ехали по мосту через Эльбу. Маша глядела на лениво текущую под мостом воду. Сейчас он опять скажет: «Я не из таких, — подумала Маша, — что произошло, то произошло, и я ни от чего не отрекаюсь». Но он смолчал, и Маша была этому рада. Им пришлось долго ждать перед одним шлагбаумом, немного спустя — перед другим.

— Видно, надо было ехать по автостраде, — сказал он.

А Машу вполне устраивало, что все это хоть немножко да отодвинется, хотя она ничуть не боялась. Страх она испытала только один раз, когда врач, осмотрев ее, развеял последние сомнения: «Вы беременны».

«Страх» вообще не совсем то слово, скорее уж, «некстати», да, вся эта история была ей очень и очень некстати. Занятия, экзамены, мать и, не в последнюю очередь, сам Хербот. Может, он подумал, что, обзаведясь ребенком, она примется его шантажировать. Она взглянула на руки Хербота, лежавшие на руле.

— Хороший день, — сказала она.

Хербот притормозил на стоянке для отдыха между двумя деревнями.

— Не возражаешь?

Господи, уж эта мне вежливость, подумала она.

Они заказали жаркое с кислой капустой и клецками, для Маши — красного вина, на десерт — мороженое. Ели, изредка обмениваясь взглядами. Говорить было не о чем.

Когда они снова сели в машину, он сказал:

— Можешь вообще не беспокоиться. Там главный врач — мой бывший одноклассник.

— У тебя повсюду свои люди, — сказала она, — хоть водопроводчик, хоть автослесарь, хоть гинеколог.

Он засмеялся, и этот смех привел ее в ярость. Ей хотелось, чтобы все поскорей то ли осталось позади, то ли чтобы вообще ничего не было. Она не могла себе объяснить, как это произошло. Она делала все, что положено, во всяком случае, она не знала за собой никакой ошибки. «Ребенок многое улаживает», — вспомнила Маша. Фраза показалась ей нелепой. Она не могла бы сказать, от кого ее слышала. Мать — та наверняка порадовалась бы малышу. И сказала бы: «Делать аборт, убивать такую крохотулю, да ты спятила». Эти слова должен был сказать Хербот. Втайне она ждала, что он так и скажет, а сказал он только: «Что произошло, то произошло, и я ни от чего не отрекаюсь». Но по его лицу она поняла, что ее беременность ему не нужна, ну ни вот столечко, особенно теперь, когда они у себя на комбинате создали новое волокно, жароустойчивое, воздухонепроницаемое, легкое, дешевое. Шлягер в экспортном исполнении. А про ребенка придется сказать жене, бухгалтерии, ведь он же, само собой, возжелает ежемесячно отчислять некоторую сумму. Словом, Хербот просто был рад-радехонек, что ему не надо изображать из себя благородного рыцаря.

«Я не из таких».

Ладно уж, Хербот. Ты никогда не забудешь сочельник, Международный день защиты детей, праздник посвящения и день рождения.

«Если только ради меня, можешь этого и не делать».

Вот-вот. Любящий отец, заботливый отец. А мать тебя убьет, ничего не попишешь, мать убьет.

Дорога была узкая. Идущий навстречу грузовой тягач вытеснил машину на обочину, и Херботу пришлось сбросить скорость. Он хорошо водил машину.

— Ты бы вздремнула.

Маша закрыла глаза. Собственно, лишь для того, чтобы не надо было разговаривать. А что, подумала, а что, если я оставлю ребенка? Университет никуда от меня не уйдет. А кроме того, свет на нем клином не сошелся: можно работать в конторе кооператива, можно кассиршей в универмаге. Врач вообще был против прерывания первой беременности. Такие последствия, сякие последствия, и вообще, что у тебя есть, то уже есть.

— Какой срок ты еще отвел нам обоим? — спросила она.

— Ну зачем ты так?

Он обнял ее за плечи, а Маша подумала: господи, какое кругом дерьмо!

Сама операция прошла без сучка без задоринки. Маша попросила Хербота не уезжать те несколько дней, которые ей придется пролежать в больнице. Каждый день он приходил с цветами, садился возле ее постели, гладил по лицу, по рукам. И за это она была ему очень признательна.

— Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, я себя хорошо чувствую.

Но в последнюю ночь она вдруг проснулась и уже не смогла заснуть. Фонарь, где-то там, за окном, бросал в комнату тусклый свет. Женщина на соседней койке громко храпела. Сперва храп не мешал Маше, но чем дальше заходила ночь, тем внимательней она вслушивалась в это громкое, неравномерное дыхание, и женщина стала ей отвратительна. Мысли ее обратились к ребенку, которого больше в ней не было. Девочка, как сказала сестра.

Маша почувствовала, что ее сильно тошнит, встала и подошла к открытому окну. Да что же это? — подумала она, и ей захотелось, чтобы Хербот завтра не приходил, чтобы он вообще убрался восвояси.

Но Хербот явился в условленное время и отвез ее в общежитие, а общежитие ее страшило, эти пытливые взгляды, замаскированные намеки, помощь, которую наверняка будут ей предлагать. Девочек не обманешь, многие из них сами прошли через это.