Верхний ярус - Ричард Пауэрс

вытатуировал на живой корове схему мясника, показывая разные отрезы мяса под шкурой. Приказ на убийство.

Оливия поднимает «Хэндикам» к лицу и снимает. Ник скидывает рюкзак, пару шагов парит невесомым. На свет показывается радуга баллончиков с краской. Он выкладывает их на полянке молодого хвоща: полдесятка цветов со всего спектра. С вишней в одной руке и лимоном — в другой он медленно подходит к помеченному дереву. Разглядывает уже существующие белые штрихи. Потом поднимает банку и рисует.

Позже видео смонтируют, добавят закадровый голос, разошлют всем сочувствующим журналистам в адресной книге «Оборонительных сил жизни». А пока саундтрек — крики леса перемежаются благоговением — «Как ты это делаешь?» — вплотную к микрофону. Ник возвращается к палитре на лесном войлоке и берет еще два оттенка. Красит, затем отступает, чтобы оценить свою работу. Разновидности такие же дикие, как в любой витрине музеев. Он переходит к следующему дереву, оскверненному цифрами, и начинает заново. Уже скоро те не узнать — они превращаются в бабочек.

Он отправляется к стволам, помеченным простой синей галочкой. Они везде — эти смертные приговоры, сделанные одним росчерком. Потом раскрашивает деревья вообще без знаков, пока уже невозможно понять, какие стволы отобрали на вырубку, а какие — лишь свидетели. День исчезает; они слишком долго жили лесным временем, чтобы отмерять его какими-то часами. Работа кончается за секунду, в мгновение лукавого ока.

Оливия обводит камерой преображенную рощу. Где были мерки и перспективы, проект голых цифр, теперь лишь толстоголовки и махаоны, морфиды, хвостатки и пяденицы. Это могла быть роща священных пихт в мексиканских горах, где самоцветные насекомые поколение за поколением проводят миграцию. Так два человека за день портят недельный труд оценщиков и землемеров.

На неотредактированной записи голос говорит:

— Они вернутся.

Он имеет в виду этих людей цифр — чтобы пометить выборку способом понадежнее.

— Но это красиво. И это будет им стоить денег.

— Может. Или просто придут лесорубы и заберут все, как в роще Маррелет.

— Теперь у нас есть пленка.

В музыке записанного голоса Оливии уверенность, что любовь еще решит трудности свободы. Потом пленка обрывается. Никто не видит, что происходит дальше между двумя людьми, на лесном войлоке, между зарослями папоротника и купены. Никто, если не считать несметных невидимых созданий, копающихся в почве, ползающих под корой, присевших в ветвях, карабкающихся, скачущих и порхающих в лиственном пологе. Даже деревья-великаны вдыхают пару молекул из того миллиарда, что остался рассеянным в воздухе, после того как Оливия и Ник вернулись домой.

ПАТРИЦИЯ СЛЫШИТ ЕГО за четверть мили. Пикап Денниса грохочет по гравийной стиральной доске. Ее это радует — радует раньше, чем она замечает, насколько. По-своему хруст и жужжание поднимают ей настроение не хуже хриплого чириканья пугливого лесного певуна, мелькающего на краю поляны. Пикап — сам по себе редкая фауна, хоть и появляется каждый день, как по часам.

Ее несет к дороге, и она чувствует, как нервничала эти последние двадцать минут. Он везет обед, да, и почту — ее непредсказуемый мешок связей с внешним миром. Новые данные из лаборатории в Корваллисе. Но Деннис: вот что теперь нужно ее душе. Он заземляет ее — как он слушает, — и она задумывается в радостном ужасе, не слишком ли это долго — двадцать два часа между встречами. Она подходит к остановившемуся пикапу и вынуждена отступить, когда он открывает дверцу. Его широкая рука подхватывает ее за талию, лицо — уткнулось в шею.

— Ден. Мое любимое млекопитающее.

— Детка. Ты погоди, пока узнаешь, что мы едим.

Он вручает ей почту и забирает холодильник. Они поднимаются к хижине по склону, плечом к плечу, в молчаливом мире друг с другом.

Она сидит на веранде за столом-катушкой, перебирая почту, а он раскладывает обед. Как мастерское двуличие — «Важные сведения о вашей страховке. Открыть без промедления!» — находит ее даже здесь? Она десятками лет живет вдали от торговли, и все же ее имя — ходовой товар, без конца покупается и продается, пока она сидит в своей хижине и читает Торо. Она надеется, покупатели не переплачивают. Нет: надеется, что у них вытягивают все деньги.

Из Корваллиса — ничего, но есть папка от ее агента. Патриция кладет ее на деревянные доски рядом с тарелкой. Папка все еще там, когда Деннис выносит две маленькие и чудесно начиненные радужные форели.

— Все хорошо?

Она кивает и качает головой одновременно.

— Плохие новости, да?

— Нет. Не знаю. Не могу открыть.

Он раскладывает рыбу и берет папку.

— Это от Джеки. Чего тут бояться?

Она и не знает. Иски. Взыскания. Официальные дела. Открыть без промедления. Он вручает ей конверт и рубит ладонью воздух, укрепляя ее смелость.

— Ты мне на пользу, Деннис. — Она пропускает палец под запечатанный край — и вываливается сразу много всего. Отзывы. Почта фанатов. Письмо от Джеки с чеком на скрепке. Патриция смотрит на чек и вскрикивает. Бумажка падает на вечно сырую землю лицом вниз.

Деннис поднимает его и протирает. Присвистывает.

— Батюшки! — Смотрит на нее, задрав брови. — Ошиблись с запятой, не иначе?

— Сразу в двух местах!

Он смеется, его плечи трясутся так, словно он пытается завести свой древний пикап после ночи заморозков.

— Она же тебе говорила, что книга хорошо продается.

— Это ошибка. Нам надо их вернуть.

— Ты сделала хорошую вещь, Пэтти. Люди любят хорошее.

— Это невозможно…

— Не перевозбуждайся. Это не так уж и много.

Но ведь много. Больше, чем у нее лежало в банке за всю жизнь.

— Это не мои деньги.

— Что значит — не твои? Ты работала над книгой семь лет!

Она не слышит. Слушает ветер из ольховой рощи.

— Всегда можешь отдать. Выпиши чек на «Американские леса». А может, на ту программу по обратному скрещиванию каштанов. Можно вложить в исследовательскую команду. Брось. Ешь форель. Два часа ловил этих ребяток.

ПОСЛЕ ОБЕДА ОН ЧИТАЕТ ей рецензии. В радиобаритоне Денниса они почему-то звучат в целом неплохо. Благодарно. Люди говорят: «Я и не думал». Люди говорят: «Я начал многое замечать», Потом он читает письма читателей. Некоторые просто говорят «спасибо», другие путают ее с матерью всех деревьев. Из-за третьих она чувствует себя Подругой скорбящих. «У меня на дворе растет большой крупноплодный дуб, которому лет двести. Прошлой весной одна его сторона заболела. Сердце кровью обливается видеть, как он умирает в замедленном движении. Что мне делать?»

Многие упоминают «щедрые деревья» — те древние пихты Дугласа, которые на последнем издыхании возвращают все