Чужая дуэль - Игорь Астахов

Мне страсть как не хотелось открывать пальбу посреди слободы, поэтому, мягко освободившись из объятий насмерть перепуганной Дарьи, я развернулся вполоборота, чтобы держать в поле зрения всех противников. Повел плечами, разгоняя кровь и настраиваясь на неминуемую драку.

Тем временем тот, кто первым нас окликнул, разболтанной походкой приблизился вплотную. Судя по манерам, он был основным в этой троице. Лихорадочно приплясывая, и насторожено бегая глазами, выдохнул смесью застарелого перегара и смрада гнилых зубов:

— Значится так, фраерок. Живо гони хрусты, скидывай клифт и прохоря. Не будешь ерепениться, до старости как-нибудь дотянешь. А ты, шмара, — он ткнул грязным пальцем с неровно обгрызенным ногтем в Дарью, — до утра наша. — И смачно харкнув, попал мне точно на носок сапога.

Я скользнул взглядом по пенящемуся потеку желтой от никотина слюны и искренне изумился:

— Ну, ты, братец, и хам!

Следом, не давая главарю опомниться, неуловимым для нетренированного глаза движением вздернул колено, и резко распрямив ногу, впечатал каблук изгаженной обуви точно в его солнечное сплетение. Утробно хрюкнув, он отлетел назад, опрокинулся на спину и звонко стукнулся затылком о промороженные доски тротуара, теряя манерный картуз.

Отпихнув в придорожный сугроб ойкнувшую от неожиданности Дарью, я легко вошел в боевой транс. Время привычно замедлилось и мне не составило большого труда сначала, упав на корточки, снести круговой подсечкой ближнего бандита, а затем, на подъеме, используя энергию раскрученного тела, крюком правой руки раздробить челюсть его подельнику.

И тут случилось неожиданное. Главный из троицы ночных шакалов, всего секунду назад не подававший признаков жизни, внезапно подтянул колени к подбородку и, выгибом вперед пружинисто вскочил без помощи рук. Внутри у меня нехорошо захолонуло, а воскресший жиган выхватил из голенища финку и зашипел:

— Все, гнида. Конец тебе.

Присев на напряженных ногах и умело жонглируя ножом на уровне пояса, налетчик жег меня черным, немигающим взглядом. Скорость его перемещения была невероятной даже для искушенной в уличных потасовках шпаны. Случайная драка на глазах оборачивалась смертельной опасной схваткой.

Словно уловив мою мысль о «Гасселе» главарь тут же ударил по замысловатой траектории, целя в неприкрытую защитой шею. Едва успевая подставить левое предплечье, я вкрутился под руку с ножом, бросил его через плечо, не отпуская запястье и выворачивая финку.

Несмотря на жесткое приземление и потерю оружия, мой противник, вполне профессионально кувырнувшись, вновь оказался на ногах и, не теряя ни секунды, вновь бросился в атаку. С трудом блокируя серию стремительных ударов и пятясь под мощным натиском, я с содроганием понял, что могу и не устоять.

Но, вселившийся в уголовника злобный дух выбрал для себя негодное воплощение. Источенное пагубными привычками тело не было способно на полную отдачу, и только это меня спасло. Уловив ритм атаки, я поднырнул под методично вспарывающие воздух кулаки, и с энергетическим выплеском, изо всей силы ударил его в левую половину грудной клетки.

Ребра противника не выдержали, раздирая осколками легкие и деформируя сердце. Он рухнул на колени, а затем, ухватившись за грудь, медленно завалился на бок. Двое оставшихся не рискнули искушать судьбу и, бормоча невнятные проклятья, быстро растворились в сгустившейся тьме.

Повинуясь неосознанному порыву, я склонился над хрипящим в снегу громилой, который из-за порванных легких уже начал потешно, будто резиновая кукла, раздуваться. Сквозь кровавые пузыри на губах он выдавил: «Еще свидимся… фраерок», — и напоследок подмигнув налитым бездонным мраком глазом, судорожно дернувшись, затих.

Отшатнувшись от него как от прокаженного, я затравленно огляделся. Убедившись в отсутствии случайных свидетелей происшедшего, выдернул из сугроба ошалевшую Дарью и, подхватив ее под руку, со всех ног бросился наутек.

Каких уж небылиц наплел деду все же выполнивший свое обещание Селиверстов, осталось для меня загадкой. Однако тот как само собой разумеющееся воспринял и мой новый облик, и мою спутницу. Было видно, что хозяина так и распирает от любопытства. Но каким-то чудом он сдерживался от лишних вопросов, лишь многозначительно дуя щеки, тем самым показывал свою причастность к важной тайне.

С горем пополам успокоив Дарью и перегородив комнату ширмой, я по-джентельменски уступил ей свою кровать. Сам же, хорошенько раскочегарив камин, долго курил под приоткрытой форточкой, вновь и вновь прокручивая в голове недавнюю баталию. Мне, несмотря на вроде бы благополучное её завершение, никак не давала покоя финальная сцена.

Вся эта история очень дурно попахивала вселением. А по моему разумению, проделать подобный фокус было по силам только негуманоидам маэнам, не имевшим тела в общепринятом понимании. Получалось, что они открыли на меня сезон охоты.

Против воли я обернулся на ширму, за которой тихонько сопела забывшаяся в тревожном сне Дарья, и у меня остро защемило сердце. Выкинув в камин догоревший до изжеванной бумажной гильзы окурок, с горечью подумал: «Ну, почему всегда в этой жизни так получается? Стоит случиться чему-нибудь хорошему, как за него тут же приходится платить кучей неприятностей. И что мне теперь делать? Втягивать в свои шальные игры эту девочку?»

Вытянув в три затяжки еще одну папиросу и так ничего толком не решив, я, в конце концов, плюнул на душевные терзания и, не раздеваясь, завалился спать кушетку, действуя по проверенному принципу — утро вечера мудренее.

Глаза я продрал с первыми петухами. Выглянул в окно и ничего, кроме тьмы, щедро разбавленной вихрящейся бледной мутью, не увидел. После полуночи разыгралась нешуточная метель, завалившая слободу мелким, колючим снегом.

Стараясь не разбудить Дарью, я наспех плеснул в лицо пригоршню ледяной воды из умывальника в углу и, пытаясь не слишком скрипеть рассохшимися ступенями, спустился на первый этаж. За давно небеленой, местами облупившейся до кирпича русской печкой, отделявшей жарко натопленную горницу от кухни, гремела чугунами хозяйка. Распорядившись подать завтрак наверх, я строго-настрого запретил без моего ведома выпускать из дома гостью и, перекидывая с руки на руку обжигающий пирог с рыбой, выскочил прямиком в пургу.

По дороге на постоялый двор мне пришлось заглянуть в лавку и выдержать тягостный разговор с приказчиком. Поднятый из постели, он принялся, было, горько причитать, обвиняя меня во всех смертных грехах. Однако крепкая зуботычина, сдобренная четвертным казначейским билетом, быстро пригасили его пыл.