Истопник - Александр Иванович Куприянов

старый «Газик». Молодухе каменщице Васиной генсек пожаловался: «Как бы я хотел побывать в Тынде!» Васина не растерялась и запросто предложила: «А что, Леонид Ильич, поехали!» Начальство переполошилось. Тында не была готова к приему высокого гостя. Правда, и Леонид Ильич тут же пустил петуха. Пошел на попятную. Предложил просто сфотографироваться на память.

Так что пусть плывет смолистый дым сквозь густые ветки!

Кому там не хочется быть вечно молодым?!

Пусть себя потешит дряхлеющий генсек и хоть в нашем киноромане сполна вкусит бамовских почестей. А они уже начались.

При виде Брежнева ушастый пионер в красной пилотке начинает громко декламировать:

Все выше и выше Ленина знамя.Мы слышим истории призывный клич.Мы рады жить в одно время с вами,Дорогой Леонид Ильич!

Собравшиеся бурно аплодируют.

А вот это нам уже знакомо… Не правда ли?!

Теорию про двадцатилетний цикл помните?

Сталин ее высказал во время первой массовки киноромана.

Когда открывали рабочее движение через тоннель.

Ведущий церемонии голосом теледиктора Игоря Кириллова объявляет:

– Для избрания Почетного Президиума нашего митинга слово предоставляется собственному корреспонденту на строительстве БАМа краевой партийной газеты «Тихоокеанская звезда» товарищу…

Да, да, читатель! Ему самому. Певцу застоя и будущему разоблачителю репрессий. Как миленький автор выскакивает на трибуну и взволнованным голосом, с особой интонацией повышения смысловой фразы, по мере произносимых слов, кричит: «Предлагаю избрать Почетный Президиум нашего митинга в составе Ленинского Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарем, дорогим товарищем Леонидом Ильичом Брежневым!» Последние слова тонут в громе оваций.

Никто и не заметил, что на последнем эмоциональном всплеске исполнитель заученной здравицы (или советской молитвы – как ее точнее назвать?) отчетливо дал петуха. То есть слова «Во главе с дорогим товарищем Леонидом Ильичом Брежневым» прокричал фальцетом.

Скажу вам больше.

Автору довелось получать медаль из рук Брежнева в Кремлевском дворце съездов на слете студентов-отличников.

А внизу, под трибуной, в толпе репортеров стоит молодая журналистка из Москвы. Это Зоя Анатольевна Кудря. Будущий, между прочим, лауреат Государственной премии и профессор ВГИКа. Лучшая сценаристка страны. Она приехала в командировку на БАМ из Москвы по спецзаданию.

И теперь легко и свободно чирикает в блокнотике.

Успевая зафиксировать все слова и краски митинга.

Подумалось, а чем мы с Зоей Кудрей тогда, у Дуссе-Алиньского тоннеля, отличались от Пастернака и Чуковского?! Разумеется, кроме талантов, почестей и орденов… Помните, какими взволнованными Боря и Чука возвращались после встречи со Сталиным на комсомольском съезде?

Они были полны счастья от лицезрения вождя.

Гуманисты двадцатого века.

И что же изменилось?!

Правда, мы не боимся ареста и не ждем по ночам тяжелых шагов чекистов.

Ты не вейся, д-черный ворон…

Не знаю, как Зоя, а я долго гордился тем, что получил медаль из рук Брежнева. Хотя ведь Зоя, по правде говоря, никогда БАМ не строила и не ездила к тоннелю. А появилась она здесь от охватившего всех восторга и гармонии момента.

Уж очень торжественный митинг!

Дух захватывает.

Вот автора и понесло.

Кириллов приглашает на трибуну ветеранов стройки.

Костя Ярков не верит своим глазам.

Поднимаются Летёха, седой и обрюзгший полкаш-отставник; интендант Савёнков. Этот, наоборот, высох как щепка, левая щека и веко дергаются; дядя Коля Бородин – дуссе-алиньский почтарь. Дальше начинается вообще невообразимое для Кости. Вместе с Луночкиным Владимиром Ивановичем, первым секретарем Верхнебуреинского райкома партии, и Анатолием Шафиром, комсомольским вожаком района, на трибуну зовут… Говердовскую и Кауфмана! Оказывается, доктора наук из Владивостока и знатного мерзлотоведа! Или мерзлотника? Как правильно?!

Но как же это, как?!

Костя начинает понимать, что ему снится сон.

Какая-то прямо-таки оторопь берет.

Он же сам видел, как Сталина упала лицом вперед, сбитая случайной пулей?! А потом ее несли на носилках. И в то же время он слышит реплику Летёхи: «Без Кауфманов, Шафиров и Говердовских нам даже БАМ не построить».

Значит, Сталину видит не он один.

Не может такого быть, чтобы всем снился одинаковый сон.

Следом выкрикивают фамилию Яркова.

На негнущихся ногах Костя поднимается на трибуну и хочет встать где-то сзади, за спинами. Но оказывается рядом со Сталиной.

На шее у нее он видит бусы из желтого янтаря.

Сталина тихо говорит Косте:

– Не переживай… Меня только ранило. Пуля не задела сердце.

Огромное счастье заполняет Костю. Теснит его грудь. Словно гора с плеч свалилась. Кауфман пожимает Косте руку и смущенно протирает очки. Они все те же, несмотря на солидные усы и дорогую шляпу.

Оправа из железной проволочки, дужки сзади скреплены веревочкой.

А еще профессор…

Рядом со Сталиной и Кауфманом их дети. Девушка-студентка, Настенька, в руках она держит скрипку в футляре. И молодой мужик лет тридцати, напоминающий нам Костю Яркова в тот момент, когда он возвращался с фронта. Это Егор, сын Сталины и Кости.

Он геолог.

И он – чалдон.

Сталина говорит:

– Познакомься, Егор! Это твой отец. Я тебе рассказывала о нем.

Егор протягивает руку.

Костя бросается обнимать сына, что-то сбивчиво говорит ему.

Мы слышим: «Прости, сынок! Так получилось…»

Как получилось?

Разве только рок управляет жизнью человека?

А мы сами не творцы собственной судьбы?

– Отец, – говорит Егор, – я стал геологом.

– Что же ты ищешь, сынок?

– Я ищу молибден и золото.

– У нас тут много золота! Я тоже ищу золото. Ты весь в меня. Мы будем вместе искать золото!

Сталина строго шикает на них. Мешают выступающим. Кауфман, отвернувшись от жены, вытирает носовым платком слезы, набежавшие на глаза. Леонид Ильич уже поприветствовал солдат-железнодорожников и бамовцев, прошамкал про экономику, которая должна быть экономной. Кириллов объявляет:

– Слово предоставляется специальному гостю нашего митинга – Гостю из Великого Прошлого!

На перроне воцаряется тишина. Прямо какая-то мертвая тишина.

Скрип ступеней. Сталин тяжело поднимается по лестнице на трибуну, обитую красным бархатом. Громко говорит в микрофон:

– Здравствуйте, товарищи!

Площадь взрывается аплодисментами. Солдаты, по команде, кричат:

– Здра-жла, т-рищ Верхо-гавно-мандующий! Ур-р-ра!

Леонид Ильич, со слезами на глазах, подходит к Сталину, целует его в губы. Он привык так целоваться.

– Ты даже не представляешь, Иосиф, как я рад тебя видеть!

Сталин, достаточно брезгливо, вытирает носовым платком усы.

– Не слюнявься, Леня… Люди смотрят! Мы же с тобой не пидоры какие-нибудь.

– О чем ты говоришь, Иосиф! Хочу предупредить тебя. Запад начинает обвинять нас в отсутствии толерантности! А уже не только в тота-литаризме.

Слово «тоталитаризм» дается Брежневу с трудом.

Он произносит его с третьей попытки.

Сталин слушает Брежнева внимательно.

– Мне кажется, что русским, если и надо чего-то бояться в будущем, так это потери собственных яиц! У тебя есть яйца, Леня?!

Довольный своей солдатской шуткой, Сталин смеется и продолжает:

– У нас с тобой сегодня еще куча дел. Хочу обсудить вопросы целинных земель, добычи нефти и взаимоотношения с Америкой. Китай ты уже просрал. Успеть бы не проморгать Украину и Северную Корею.

Леонид Ильич, он сам днепропетровский, удивленно вскидывает мохнатые брови. Как это он Украину просерет?!

Их разговор, усиленный микрофоном, слышит весь перрон.

Сталин наконец обращается к бамовцам:

– Ну что, дорогие братья и сестры?!

Вот мы строили-строили и наконец построили!

Люди, довольные, смеются. В рядах на перроне оживление. Сталин шутит. Зоя