Обнаженная натура - Владислав Артемов

Родионов присел на фонарный столб, запахнулся поплотнее, приготовился к долгому ожиданию, но тут же встал. Принялся расхаживать взад-вперед, поглядывая в сторону высоких белых домов, пытаясь угадать ее окно.

Если бы она выглянула сейчас, хотя бы в щелочку между штор, он бы точно ее поймал!

Родионов распрямил плечи и стал прохаживаться медленнее. Он должен выглядеть уверенным и спокойным, а не каким-нибудь сутулым дерганым неврастенником.

Сердце его дрогнуло. Он замер и прислушался к себе. Да, это так — она сейчас точно глядела на него, и это длилось долго, почти целую минуту. Потом она отвернулась и отошла вглубь комнаты.

Как только Родионов понял, что она отошла от окна и скрылась от него за каменной стеной, он снова опустился на фонарный столб. Ноги не держали. Он стал ждать, когда она опять подойдет к окну. Но в этот день Ольга больше не подходила, потому что ни разу не ощутил он радостного напряжения в себе, хотя просидел, проходил, промаялся еще несколько долгих часов. Множество народу прошло мимо него в этот день, но среди всего этого множества не нашел он ни одной женщины хотя бы отдаленно похожей на его Ольгу. Врешь, старик, подумал Родионов. «Не четвертая, так пятая…» Все-то ты наврал.

Такой женщины не было и быть не могло.

К глухой торцевой стене ближнего дома снова, третий или четвертый раз за день подъехал крытый грузовичок и притиснулся задком к таинственной железной двери. Вновь там закипела слаженная молчаливая работа. Что-то грузили, позвякивая стеклом, изредка глухо покрикивая друг на друга. Родионов рассеянно наблюдал за погрузкой. Когда машина отъехала, дверь плотно захлопнулась, но спустя минуту приоткрылась и высунулось оттуда внимательное круглое лицо без примет и настороженно поглядело на Павла. Лицо скрылось, но тотчас взамен его высунулись в щель еще два лица, уставились на Родионова, пошептались о чем-то, покивали друг другу и одновременно втянулись обратно. Казалось, все три морды принадлежали одному существу, тулово которого находилось там, внутри, в темной глубине за железной дверью.

Павел вздохнул и отвернулся.

Он продолжал расхаживать взад-вперед, десять шагов к ее дому, но только до заповедной черты, до поверженного фонаря, десять шагов обратно. А потом, дойдя в очередной раз до фонаря, он развернулся, прошел десять шагов обратно и не остановился больше. По темнеющей улице побрел к троллейбусной остановке. Самое главное, что Родионов знал теперь точно — Ольга была там, в одной из трех белых башен.

На следующее утро повторилось то же самое. Родионов позвонил в редакцию, отпросился, сказав, что идет в библиотеку сверять тексты, а сам отправился на дежурство. И опять несколько недолгих мучительных секунд чувствовал он на себе ее внимательный взгляд. Один только раз за весь день. Но за эти недолгие секунды он успел определить, что Ольга там, в среднем доме, и находится она то ли на восьмом, то ли на девятом этаже. Больше ничего конкретного узнать и почувствовать ему не удалось.

А на третий день к нему подошли трое крепких, коротко стриженных парней, и один из них, тускло глядя Родионову в глаза, недобро предупредил:

— Что ты тут маячишь, шнырь? Еще раз увижу, прибью.

Двое других стояли рядом, запустив руки в карманы кожаных курток и так же недобро разглядывали Пашку. Родионов невесело усмехнулся, но сказал твердо и раздельно:

— Где хочу, там и хожу, — и быстро осмотрелся, ища на земле какое-нибудь оружие, годное для битвы — камень, забытый строителями, или обрезок арматуры, или кусок тяжелой сырой доски, желательно с торчащим гвоздем… Но ничего вокруг не было, кроме поваленного фонарного столба…

«Восьмой этаж, третий подъезд!»

Это мгновенное озарение было абсолютно достоверно. Он все-таки и теперь поймал ее взгляд, даже в эту неподходящую и неблагоприятную минуту, даже стоя спиной к ее окнам…

— Ах ты, стукачок! — перекладывая жвачку с одной стороны челюстей на другую, разозлился враг. — Ты гляди, Репа, обнаглел как!..

— Вот же гнус! — изумился Репа, недобро покачивая головой. — Ты че, конкретно, в натуре, наглеешь, типа…

— За угол! — приказал Родионов. — Тут слишком открытое место…

— Ну идем, идем, — согласился Репа, как бы подобрев и подтолкнул Пашку в спину, — идем…

В наступившей тишине где-то в соседнем доме распахнулось окно, и оттуда вырвалось нестройное мощное пение, визг гармошки, топот и пьяные веселые выкрики.

Родионов шел чуть впереди, а когда завернул за угол, то не успел даже обернуться…

Самое последнее, что успел он запомнить — «восьмой этаж, третий подъезд!»

Глава 4

У Иверской горели три свечи…

Пока Родионов приходил в себя, пока стоял он у родного тополя, обняв его дрожащей рукой, содрогаясь сердцем от внезапных порывов тоски, обиды и одиночества, в нем подспудно вызревал еще неясный ему самому, но опасный и окончательный план. Не было в нем никакой видимой логики, разумной связи элементов и деталей. Один-единственный образ овладел его сознанием, вокруг которого все группировалось и к которому привязывалось все остальное, еще туманное, расплывчатое, но пугающее.

«Ствол!.. Нужно добыть ствол…» — повторял он, чувствуя облегчение от того, что вот найдено решение, и решение это конкретное, вполне исполнимое. Наконец-то кончится вся эта неопределенность, вся эта игра вслепую, с неясными правилами и неизвестными последствиями.

Всякое внутреннее усилие и движение человека, даже если оно совершается в глубокой тайне, незаметно для окружающих — непременно вызывает к действию силы и энергии, о существовании которых он никогда и не подозревал.

— Ствол, — повторил он еще раз и оттолкнулся ладонью от шершавого бока «их дерева». Этим он как бы сталкивал себя с круга своей прежней жизни, вступая туда, где будет теперь все развиваться по смутному и страшному «плану». Что он будет делать с этим стволом, он еще не представлял себе, но по крайней мере средство было найдено. Никто не посмеет теперь отшвырнуть его с дороги, как щенка. Никто не отважится поглядеть на него вприщур, прикидывая, куда бы лучше ударить… Попробуй теперь останови меня, радовался Родионов и, улыбнувшись криво, проговорил вслух:

— Сумасшедший с револьвером. Это хорошо.

Только не себя! — отмел он дружеский вкрадчивый совет. И только не убивать никого… Но как же, зачем же тогда… В воздух! В воздух можно… Или в ногу…

Мысли его путались, ничего связного не придумывалось, и он снова и снова возвращался к исходному пункту своих размышлений, к единственной твердой опоре. «Ствол!»

Он добежал почти до дому, когда увидел сидящего за столом в соседнем дворе Длинного. «Ага! — на ловца и зверь! Отлично!..»

— Длинный! — сказал он без всяких предисловий. — Мне нужен ствол! Срочно…

— Привет, Паша! — сказал Длинный и затянулся сигаретой. — Срочно?..

— Привет! — поправился Родионов. — Конфиденциальность гарантирую.

— Паша, — сказал Длинный. — Поступи проще. Сделай себе рогатку…

— Эх! — вырвалось у Родионова. — Ничего ты не понимаешь. Ничего-то ты не понимаешь…

«Ничего-то вы не понимаете, ничего…» — бормотал он, направляясь домой.

Взошел на крыльцо и замер.

Вот здесь ты тогда стояла в белом платье.

Он бросился со двора. С застывшими, неподвижными зрачками шел по пустому переулку, тихонечко подвывая. В голове его теснилась растерзанная и тоскливая толчея образов, обрывков воспоминаний, захлестываемая приливами обиды. Иногда он останавливался, озирался вокруг и резко сворачивал в какой-нибудь случайный переулок, бессознательно пытаясь этой переменой направления обмануть своих преследователей, оторваться от погони, ускользнуть от самого себя.

Справа открылась знакомая церковь.

Он замедлил шаг, точно припоминая что-то, потом решительно вошел в церковную ограду. Церковь была почти пуста, служба недавно закончилась. Уже гасили свечи и позвякивали ведрами старушки-уборщицы, готовясь мыть полы. Пропитанный ладаном сумрак мирно наполнял своды, тихими огоньками тлели лампады, ласково и сочувственно глядели на Пашку святые лики.

Родионов направился в левый придел, остановился у большой иконы.

У Иверской горели три свечи.

Он стоял в опустевшем храме, глядел на сияющие огни минуту, две, три, и что-то странное произошло с ним, плоть его потеряла вдруг свою косную материальность, стала прозрачной, тонкой и легкой как дым, он стал растворяться в окружающем, стремительно расширяться во все стороны и ему уже всерьез казалось, что все, что он видит, это уже — внутри его, внутри его горят три свечи… Это длилось одно мгновение, его объял страх того, что сейчас он перешагнет невидимую грань и исчезнет совсем, смешается с миром и космосом — он тотчас очнулся и увидел себя стоящим перед иконой.