И будет день - Ранджит Дхармакирти

мало. Иногда он приходит домой изрядно навеселе. И тогда до нас доносятся крики и звон разбиваемой посуды. А на следующий день он и его жена, с умилением новобрачных глядя друг на друга, отправляются в кино или на вечеринку с танцами. «Слава богу, мы не такие. Мы для своих детей все сделали», — привычно думаю я и вдруг вздрагиваю, как от удара, вспоминая слова Сарата: «А что вы для меня такого особенного сделали?»

Суманавати права, когда говорит, что Нималь, несмотря на его грубость и строптивость, самый добрый из всех наших детей. Сарат совсем другой. Бережлив до скупости. Никому дома не говорит, сколько он получает. И палец о палец не ударит, чтобы помочь нам. Слово «наше» он не знает. Все только «я», «мой», «мое», «для меня».

Иногда я захожу в комнату Нималя или в комнату Малини. Суманавати их не убирает, по углам скопилась пыль и паутина. Потоптавшись, я выхожу и прикрываю за собой дверь. Вот уже три месяца, как Малини вышла замуж. Два раза я был у нее. Но мне как-то неуютно в ее новом доме, и я долго там не задерживался. И за все это время она не написала матери ни строчки.

Хиччи Махаттая повзрослел. Выражение лица у него неизменно серьезное и задумчивое. В волосы вплелись седые пряди. Средствами национальной медицины астму удалось почти вылечить. Чаще всех других он вспоминает о Нимале. Чудно получается. Нималь частенько обижал Хиччи Махаттаю — воровал, а то и в открытую брал деньги из его копилки, ломал поделки Хиччи Махаттаи, дразнил его. А сейчас Хиччи Махаттая скучает без него. Нималь, правда, по-своему любил Хиччи Махаттаю. Я очень хорошо помню, как однажды он хорошенько оттузил какого-то мальчишку, который обозвал Хиччи Махаттаю «обрубком». Как-то, разбирая книжки Нималя, Хиччи Махаттая нашел письмо. Написано оно было на розовой бумаге округлым женским почерком. Даже не взглянув на подпись, я сразу же догадался, от кого оно.

Нималь, жизнь моя!

Ты никак не можешь решиться уехать со мной. Не хочешь оставлять своих родителей, А для меня никого, кроме тебя, не существует. Твои родители никогда не согласятся на то, чтобы мы были вместе. Они больше думают о приличиях, чем о нас с тобой. Что же нам делать? Уедем отсюда. У меня припасено немного денег. Я буду работать. Как-нибудь проживем…

Я скомкал письмо, не дочитав его до конца.

Однажды, когда я в одиночестве пил чай перед работой, Суманавати подсела к столу, привычно упрекнула меня, что я так мало ем, и сказала:

— Сарат хочет поговорить с тобой.

— О чем же?

— Надумал в Англию ехать. Спрашивал, можем ли мы помочь ему деньгами.

— В Англию? — Я чуть не выронил чашку из рук.

— Да. Он говорит, что в Англии можно подучиться на механика. А с такой специальностью в любую компанию примут с распростертыми объятиями, — продолжала Суманавати со вздохом. — К тому времени, когда он вернется, на наших могилах уже деревья вырастут.

— Надо хорошенько все обдумать, — сказал я, вставая из-за стола.

— Не по душе мне его затея, — вздохнула Суманавати.

В полном смятении, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться, я отправился на работу. Утро было чудесное. Лазурное небо, лишь кое-где рассеченное тонкими белыми полосками облаков. Улица, залитая ласковыми лучами утреннего солнца. Мне вспомнился тот день, когда я впервые — после переезда в Коломбо — шел на работу и как тогда меня охватило чувство радостного ожидания.

Когда Сарат облачился в фирменную рубашку и шорты компании «Браун», у меня воскресли прежние надежды. Взять, к примеру, заместителя нашего начальника. Работник он никудышный. Но все перед ним лебезят и расписывают его мнимые достоинства. А почему? Да только потому, что он учился в Англии. То же самое и с пластмассовыми статуэтками Будды. Те, что сделаны на Цейлоне, продаются по семьдесят центов. А точно такие же, с заграничным клеймом, дешевле, чем за две рупии пятьдесят центов, не отдадут. Это преклонение перед всем заграничным просто въелось в душу некоторым людям.

Сын одного моего знакомого из Нуггоды два года проболтался в Японии, а теперь служит в государственной корпорации и загребает уйму денег. А у нас, на Цейлоне, не мог даже сдать экзамены за колледж… Я размечтался… Через две остановки я уже представлял себе, как Сарат возвращается из Англии и агенты самых солидных компаний делают ему заманчивые предложения. Еще остановка — и я вообразил себе, как Сарат разъезжает в шикарном автомобиле, а потом… потом мне нужно было выходить, и головокружительная карьера Сарата оборвалась.

В тот вечер мы наконец, после долгого перерыва, сели за стол все вместе. Все это время мы обычно ели поодиночке: я, Суманавати и Хиччи Махаттая — на кухне, а Сарату — он постоянно задерживался — оставляли тарелку с ужином в гостиной. Сарат хотел было отговориться тем, что поел уже у приятеля, но, увидев накрытый стол и огорченное лицо Суманавати, которая приготовила для нас всех рис и кари с курицей, понял, что мы его ждем, и, не говоря больше ни слова, сел рядом с нами. Мы с Суманавати принялись накладывать ему на тарелку рис, курицу, приправы.

— Когда же ты уезжаешь, Сарат?

— Если все будет в порядке, в мае.

— А сейчас уже апрель! — воскликнула Суманавати.

Мы с Саратом рассмеялись.

— Что ты, мама! Еще только февраль.

— У меня все в голове перепуталось.

— А сколько же тебе надо денег на дорогу? — спросил я.

— На дорогу туда две тысячи.

— Как же ты там будешь жить и учиться? — поинтересовался я, вспомнив наконец о практической стороне.

— Постараюсь устроиться на работу, как Вильсон, мой приятель. По вечерам он моет посуду в закусочной, а с утра ходит на занятия. Пишет, что такую работу довольно легко найти.

Я чуть не присвистнул — оказывается, все не так-то просто, как мне представлялось.

— И сколько же ты там рассчитываешь пробыть?

— Два года.

— А мы будем тут с отцом совсем одни?

— Ну, не совсем одни. Хиччи Махаттая остается с вами. Два года пролетят незаметно. Не успеете оглянуться — и я снова дома.

11

Мы все — и я, и Суманавати, и даже Хиччи Махаттая — поехали провожать Сарата в аэропорт. Всю дорогу Суманавати сидела в машине, прижавшись к Сарату, и не проронила ни слова.

В зале ожидания расхаживали важные господа и дамы. Некоторые были с детьми. Сарат в черном костюме изменился до неузнаваемости. Он стоял среди провожавших его друзей, что-то им растолковывая. Суманавати смотрела на него с таким