Гражданские войны в России, 1916-1926. Десять лет, которые потрясли мир - Jonathan D. Smele

с безработицей, проститутки промышляли в недавно открывшихся ночных клубах Петрограда, а декадентствующие поэты советской России, представлявшие собой версию века джаза, публиковали свои стихи в журналах, где была размещена - поверите ли!-рекламы, а поборники НЭПа (такие, как перешедший из левого большевизма Бухарин) призывали крестьянство "Обогащайтесь!". К середине 1920-х годов многие левые в партии интерпретировали эти инициалы как "новую эксплуатацию пролетариата" и были более чем готовы поддержать новое наступление на крестьянство и "продвижение к социализму", начатое сталинской кампанией коллективизации в 1928 году. Это было так, даже если это означало отречение от их бывшего героя, Троцкого, который к тому времени был сначала уволен, затем изолирован, а потом сослан человеком, которому он перешел дорогу в Царицынском деле 1918 года.

Гибель меньшевиков и ПСР

И все же, напомним, в 1921 году НЭП был принят практически единогласно. Однако это почти единогласие говорит само за себя, поскольку еще дальше, в марте 1920 года, упомянутая выше резолюция Троцкого об экономической реформе была решительно отвергнута большевистским ЦК одиннадцатью голосами против четырех, а военного комиссара, очевидно, "обвинил в вольнодумстве" не кто иной, как Ленин. Возможно, его товарищи сочли, что предложение Троцкого попахивает его бывшим меньшевизмом. Оно, безусловно, напоминало программу восстановления экономики, предложенную в меньшевистском памфлете "Что делать? ("Что делать?"), опубликованной в июле 1919 года. На самом деле, сходство с тем, что начал предлагать Ленин в 1921 году, было настолько близким, что, как отметил Андре Либих, меньшевики "имели все основания рассматривать НЭП как экспроприацию своих собственных идей". Однако, несмотря на это, Сергей Лавров, безусловно, был прав, утверждая, что в конечном счете вопрос "Кто первый сказал?" здесь малоприменим, поскольку такое сходство точек зрения "было результатом не столько идеологического взаимодействия, сколько осознания очевидных экономических фактов".

Однако то, что меньшевики "сказали это первыми", - а многие из них не преминули заявить об этом, - имело значение в совершенно ином и последующем смысле. В своей речи на открытии Одиннадцатого съезда РКП(б) 27 марта 1922 года, незадолго до первого из трех инсультов, которые неумолимо приведут его к смерти в январе 1924 года, Ленин - в тот момент все еще находящийся в расцвете своих ораторских сил - объяснил, почему, в отрывке, который стоит процитировать целиком:

На днях я прочитал статью товарища Ракоси в № 20 "Коммунистического Интернационала" о новой книге Отто Бауэра, у которого в свое время мы все учились, но который, как и Каутский, после войны стал жалким мещанином. Бауэр теперь пишет: "Вот, они отступают к капитализму! Мы всегда говорили, что это была буржуазная революция".

И меньшевики, и социалисты-революционеры, проповедующие подобное, удивляются, когда мы заявляем, что будем расстреливать людей за такие вещи. Они удивляются, но, конечно, это ясно. Когда армия отступает, требуется в сто раз больше дисциплины, чем при наступлении, потому что при наступлении все давят вперед. Если бы сейчас все бросились назад, это означало бы немедленную и неизбежную катастрофу.

Самое главное в такой момент - отступать в порядке, точно определить границы отступления, не поддаваться панике. И когда меньшевик говорит: "Вы сейчас отступаете, а я все время выступал за отступление, я с вами согласен, я ваш человек, давайте отступать вместе", мы говорим в ответ: "За публичные проявления меньшевизма наши революционные суды должны выносить смертный приговор, иначе это не наши суды, а Бог знает что".

Они не могут этого понять и восклицают: "Какие диктаторские манеры у этих людей!" Они до сих пор думают, что мы преследуем меньшевиков, потому что они боролись с нами в Женеве [т. е. до Февральской революции]. Но если бы мы это сделали, то не смогли бы удержать власть даже в течение двух месяцев". Действительно, проповеди, которые читают Отто Бауэр, ... меньшевики и социалисты-революционеры, выражают их истинную сущность: "Революция зашла слишком далеко. То, что вы говорите сейчас, мы говорили все время, позвольте нам сказать это снова". Но мы говорим в ответ: "Позвольте нам отдать вас на расстрел за эти слова. Либо вы воздержитесь от выражения своих взглядов, либо, если вы настаиваете на публичном выражении своих политических взглядов в нынешних условиях, когда наше положение намного сложнее, чем когда белогвардейцы непосредственно нападали на нас, то вы будете виноваты только сами, если мы отнесемся к вам как к худшим и самым пагубным белогвардейским элементам". Мы никогда не должны забывать об этом.

Посыл был ясен: уступки крестьянству в рамках НЭПа и ослабление других экономических мер государственного контроля не означали прекращения гражданских войн. Пора было, по сути, покончить с другим внутренним фронтом, который неоднократно вспыхивал и затухал на протяжении предыдущих лет: так, 8 июня 1922 года в Москве состоялся суд над видными членами ПСР, обвиненными в различных преступлениях, в том числе в организации террористических актов против советских лидеров (Ленина, Володарского, Урицкого и др.). Несмотря на неоднократные обращения заграничного руководства ПСР "К социалистическим партиям всего мира" и в Коминтерн, 7 августа 1922 года двенадцать обвиняемых (в том числе девять членов ЦК ПСР) были приговорены к смертной казни. По прямому указанию большевистского ЦК (опасавшегося мирового и народного возмущения) этот приговор был немедленно отменен, а в январе 1924 года наказание было заменено на тюремное заключение и ссылку, которые, однако, бесконечно продлевались. Возможно, потому, что большевистское руководство посчитало процесс над эсерами политическим провалом и позором для всего мира - хотя еще несколько второстепенных персонажей сотрудничали с обвинением, основные обвиняемые не только отказались признать себя виновными, но и (с помощью делегации иностранных социалистов) защищались и в какой-то степени поощрялись - этот эксперимент с показательными процессами не спешили повторять.

С меньшевиками, которые, в отличие от многих эсеров, никогда не боролись против советского правительства, обошлись не так грубо, хотя сотни из них, включая весь Центральный комитет, были арестованы в 1921 году, а около десятка их лидеров (в том числе Федор Дан) были вынуждены уехать в эмиграцию за границу в 1922 году. Большинство из них обосновались в Берлине, где Юлий Мартов публиковал проницательные комментарии к событиям в Советской России в своем "Социалистическом вестнике". Многие из тех, кто остался в России, в той или иной степени приспособились к советскому правительству, часто работая (со всем энтузиазмом и преданностью, которые можно было бы ожидать от приверженцев государственного вмешательства и социалистического планирования) в экономическом аппарате нового государства. Однако их жизнь редко была комфортной, и даже самые лояльные (включая В.Г. Громана и Н.Н. Суханова) оказались привлечены к суду как предатели и разрушители на сталинском "меньшевистском процессе" 1931 года, после которого (несмотря