Гражданские войны в России, 1916-1926. Десять лет, которые потрясли мир - Jonathan D. Smele

Несчастные люди, после невыразимых трудностей с получением проездного билета, после дней и недель пребывания на вокзалах, на крышах и платформах поездов, приносили пуд муки или картофеля, чтобы отряд отобрал его у них.

В большинстве случаев конфискованные вещи защитники коммунистического государства делили между собой. Жертвам везло, если они избегали дальнейших неприятностей. После того как у них отбирали драгоценные вещи, их часто сажали в тюрьму за "спекуляцию".

Еще более неприятным, продолжал Голдман, было то, что "число задержанных настоящих спекулянтов было незначительным по сравнению с массой несчастного человечества, заполнившего тюрьмы России за попытки не умереть с голоду". По мере того как пайки хлеба падали до нуля, поднимались голоса против неравноправной системы распределения, при которой одни категории рабочих получали гораздо больше, чем другие, в то время как распространялись сообщения об экстравагантной жизни партийных боссов, их жен и любовниц. Неважно, были ли эти сообщения правдой, главное, чтобы им верили. И все это, разумеется, после разгрома Врангеля и заключения невыгодного перемирия с Польшей в октябре-ноябре 1920 года.

В ответ на эти лишения, конфискации и аберрации, когда шестьдесят крупнейших петроградских заводов были вынуждены закрыться из-за нехватки топлива, зимой 1920-21 годов на тех заводах умирающего города, которые еще оставались открытыми, произошли стихийные митинги и забастовки: среди них Патронный завод, Трубочный и Балтийский заводы, фабрика Лаферма. Рабочие требовали от правительства образумиться, но Зиновьев, естественно, склонялся не к переговорам, а к объявлению войны: он создал и возглавил Петроградский комитет обороны для организации подавления дальнейших протестов и 24 февраля 1921 года направил войска в район Васильевского острова, чтобы обеспечить выполнение своей воли. Однако разогнанные рабочие просто двинулись к центру города, призывая докеров и адмиралтейцев присоединиться к ним. По мере нарастания противостояния на улицах стали появляться листовки с призывом "Долой ненавистных коммунистов! Долой советское правительство! Да здравствует Учредительное собрание!", а соратник Эммы Голдман, анархист Александр Беркман, также проживавший в то время в Петрограде, записывал в своем дневнике следующее:

Происходит множество арестов. Группы забастовщиков, окруженные чекистами, направляющимися в тюрьму, - обычное зрелище. В городе много возмущения. Я слышал, что несколько профсоюзов были ликвидированы, а их активные члены переданы ТЧК.

26 февраля 1921 года Петроградский совет в установленном порядке распорядился закрыть Трубочный и Лафермский заводы, в то время как на Путиловском заводе (где 6 000 рабочих работали в цехах, где когда-то размещалось 30 000 пролетариев) начались волнения, а на улицах стали появляться листовки эсеров и меньшевиков. Все это зловеще напоминало февраль 1917 года, но уже на следующий день волнения начали подавляться. Было направлено большое количество полиции и курсантов, проводились аресты известных или подозреваемых меньшевиков. В то же время были розданы чрезвычайные пайки, Зиновьев отменил запрет на частную торговлю, прекратил работу заградительных отрядов и даже пообещал пустить дополнительные поезда для доставки фуражиров в сельскую местность. К первым числам марта большинство недавно закрытых заводов в Петрограде были вновь открыты.

* * *

К тому времени, однако, волнения перекинулись через воду (или, скорее, северной зимой - через лед) в Кронштадт, и ущерб был нанесен - ущерб, который наложит шрам на лицо советского коммунизма на всю его жизнь. 26 февраля 1921 года делегация моряков с базы посетила Петроград для расследования причин забастовок и вернулась с отчетом, в котором режим Зиновьева был окрашен в очень черные цвета. Через два дня, 28 февраля 1921 года, экипажи двух линкоров, стоявших в Кронштадте, - "Петропавловска" и "Севастополя" - созвали экстренное собрание, на котором была принята резолюция из пятнадцати пунктов ("Петропавловская резолюция"). В ней, в частности, содержался призыв новые выборы в Советы, при тайном голосовании и на основе "равного избирательного права" (в отличие от существующего порядка, при котором голоса рабочих имели больший вес, чем голоса других классов); свободу слова для всех сторонников анархизма и левого социализма и освобождение всех заключенных, исповедующих эти убеждения; свободу собраний и профсоюзных организаций; отмену реквизиционных отрядов и отрядов охраны ЧК на заводах; уравнение пайков для всех рабочих. Несколько дней спустя в документе, автором которого были кронштадтцы и который был озаглавлен "За что мы боремся", было добавлено следующее:

Совершая Октябрьскую революцию, рабочий класс надеялся сбросить иго угнетения. Однако эта революция привела к еще большему порабощению человеческой личности.

Власть полицейско-жандармского монархизма оказалась в руках победивших коммунистов, которые вместо свободы дали трудовому народу постоянный страх оказаться в чекистской темнице, ужасы которой во много раз превзошли ужасы царской жандармской тюрьмы...

Но еще более мерзким и преступным является моральное рабство, созданное коммунистами: они нарушили даже внутреннюю жизнь трудящихся, заставляя их думать только по-коммунистически.

С помощью официальных профсоюзов они приковывали рабочих к станкам, превращая их труд из радости в новое рабство. Крестьяне, чьи протесты выливались в стихийные восстания, и рабочие, которых обстоятельства жизни вынуждали бастовать, встречали массовые казни и ту кровожадность, которой славились царские генералы...

[Но] долгое терпение трудового народа подошло к концу. Здесь, в Кронштадте, заложен первый камень третьей революции - революции, которая разорвет последние цепи, сковывающие трудящиеся массы, и откроет новый путь для социалистического творчества... Нынешний захват дает рабочему народу возможность иметь наконец свои свободно избранные Советы, работающие без всякого принудительного партийного давления, и преобразовать официальные профсоюзы в добровольные объединения рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. Наконец-то полицейский клуб коммунистического самодержавия разгромлен.

Этот "захват власти" начался 1 марта 1921 года, когда общее собрание матросов Балтийского флота, состоявшееся на Якорной площади в Кронштадте, одобрило Петропавловскую резолюцию и изгнало представителей советского правительства, премьера М.И. Калинина и Н.Н. Кузьмина (главного комиссара Балтийского флота). Калинин и Кузьмин (а также еще около 200 большевиков) были впоследствии арестованы восставшими, которые 2 марта 1921 года избрали Временный революционный комитет (из шести гражданских лиц и девяти матросов) под председательством С.М. Петриченко. Советское правительство ответило серией ультимативных требований, требуя освобождения своих делегатов и прекращения восстания, которое оно тенденциозно назвало "эсеро-черносотенным" по духу и "несомненно подготовленным французской контрразведкой", утверждая, что во главе "мятежа" стоит "белый генерал [В.Н.] Козловский", один из военных специалистов, которых Троцкий поставил во главе артиллерии на острове. Однако, будучи явно и терпеливо твердыми в своей приверженности советской власти (хотя и "без коммунистов") и ни разу не сославшись на Учредительное собрание, требования кронштадтцев, конечно, не были "контрреволюционными" в этом смысле и, похоже, в меньшей степени вдохновлялись популистскими (эсеры) или социал-демократическими (меньшевики) идеями, чем анархизмом и либертарно-коммунистическими, Хотя последующие (и продолжающиеся в Интернете) попытки анархистов и либертарных коммунистов объявить кронштадтцев исключительно своими собственными довольно сильно замутили воду в этом отношении. Некоторые моряки, похоже, также были