Корвет «Бриль» - Владимир Николаевич Дружинин

непримиримо и бесповоротно. Недаром Валя в последнее время стал таким угрюмым и невнимательным. А что еще могло случиться? Болезнь! Так он же хвастался, что даже гриппом не болел ни разу в жизни. Дал бы знать, если заболел. Поздравил бы по почте…

Последний вечер в ресторане он был сам не свой: то молчит, то отпускает какие-то туманные намеки — я, мол, могу в один прекрасный день бесследно исчезнуть. Что это — рисовка или предостережение? Та и другое, наверно. Вообще странно. Валентин показался ей таким искренним и цельным человеком, когда они познакомились. А потом он точно стал отдаляться. Что-то скрывать… Ясно что! Новое увлечение! Вот и мама так считает.

И пусть! Убиваться из-за него? Ни за что! И уж во всяком случае она не обязана отдавать отчет этому невоспитанному, грубому мальчишке. Ах, видите, он товарищ Валентина! Наверно, не очень близкий товарищ, если Валя не счел нужным представить его тогда, у парикмахерской.

А Вадиму трудно было дышать от возмущения. Красная блузка Геты, бархатистая, обтягивающая красная блузка дразнила его. Тоже небось «Тип-топ»!

— Ладно! — буркнул он. — С вами поговорят в другом месте.

Две минуты спустя, на улице он уже корил себя, — дурак, зря залез в бутылку! Надо было поделикатней. Эх, не умеет он так с девчонками, как Валька! Хотя все равно, такая разве скажет правду! Ну, погоди же!..

Между тем Гета медленно приходила в себя. Злобные, непонятные слова грубого мальчишки оглушили ее. Не пьяный ли он? Нет, как будто трезв. Он пришел точно для того, чтобы ругаться, — такой у него был вид.

Она выскочила на площадку.

— Стойте! — крикнула она, чувствуя, что сейчас расплачется от обиды, от страха.

Ее голос ухнул в пустоту.

7

К причалу морского вокзала величественно прислонился туристский лайнер «Франкония».

Весь белый, расцвеченный полосатыми тентами, по палубам заставленный шезлонгами, столиками для кофе, для коктейлей, он похож на южный нарядный курортный отель.

На причале прохаживается рядовой Тишков — невысокий, крепкоскулый, с черной родинкой, севшей у самого уголка рта, слева. Кажется, там у него смешливая ямочка.

В действительности Тишков сегодня серьезен, как никогда, — в его жизни начались крупные события.

Смешалось все — и плохое, и хорошее. Больше-то плохого! Конечно, происшедшее нисколько не похоже на те картины, которые он рисовал себе. Сколько раз он задерживал шпиона! Ловил его среди кубов теса на лесной бирже или на задворках пакгаузов, находил его, притаившегося за мешками, за катушкой с кабелем, — бледного от ненависти, с ножом или пистолетом наготове. И вот его — Тишкова — сам подполковник благодарит перед строем…

Вначале Тишкова буквально бросало в жар от этих воображаемых схваток. Он мял ремень автомата, озирался. Чужой недобрый взгляд. Откуда? Из темного иллюминатора, с мостика, из-за двери, ведущей в кубрик, — ее, разумеется, нарочно оставили полуоткрытой. Отовсюду следят за ним, советским часовым, следят во все глаза. Слыша незнакомую речь на борту, Тишков чуял, что говорят о нем, ищут способ убрать его с дороги, обмануть его бдительность. Но шли месяцы, а красивая, героическая схватка так и не выпадала на долю Тишкова.

Правда, не всегда обходилось гладко. Как-то раз пьяный механик поставил на поручень стакан с вином и жестами предлагал Тишкову выпить, а потом грубо обругал его, весьма точно произнося русские слова. Случалось, Тишков замечал пачку антисоветских листовок в щели ящика, опущенного на причал, или на крюке подъемной стрелы.

А вот вчера он мог бы сделать очень важное дело, если бы… Эх, если бы да кабы!.. На сердце у Тишкова камень. Пускай никто не винит его ни в чем. От этого не легче. Поймал-то он конец передачи, всего-навсего конец!

Правда, вести наблюдение за противоположным берегом он не обязан. Плохое утешение! Поймал конец, а мог бы застать всю сигнализацию.

У трапа стоял Мамеджанов, старший наряда, а Тишков шагал по причалу, взад-вперед. Другой берег открывался ему, когда он оставлял позади нос «Вильгельмины». И вот, если бы он не застрял в пути… Если бы не отвлекся… Вынес черт на палубу этого итальянца! Как всегда, он кивнул солдатам и крикнул: «О, товарич!», а затем вынул из кармана гармошку да как заиграл! Тишков любит музыку. Итальянец играл «Гимн демократической молодежи», притопывая и дирижируя рукой. Тишков из вежливости остановился. Только на две-три минуты…

В прошлом месяце Тишков подал рапорт замполиту майору Куземову, рапорт о своем решении вести себя по-коммунистически. Он написал десять обязательств. Последнее — «чаще посылать письма домой» — звучало не очень солидно, но без него пунктов было бы всего девять. Круглая цифра лучше!

Замполит вызвал его. Подошел начальник, и оба они, Куземов и Чаушев, похвалили Тишкова за достойное стремление. К себе надо быть строже, чем другие, — так сказал начальник. Строже товарища, строже командира.

Как это верно! И в рапорте один пункт прибавился. Зато отпал пункт третий — беречь обмундирование. Это и так требуется от каждого.

Грош цена была бы всем пунктам, если бы Тишков покривил душой.

Однако тогда, ночью, докладывая старшему лейтенанту Бояринову, он был счастлив, что уловил световые точки и тире, строчившие в далекой черноте, за рекой. Он прочел их, недаром учился на курсах радистов. Два, семь и семь… Старший лейтенант расспросил его и подтвердил худшие опасения Тишкова, Да, скорее всего лишь конец передачи.

Счастье открытия померкло. Тишков стал припоминать и впал в отчаяние. Итальянец! Не нарочно ли он запиликал на гармошке как раз в тот момент…

Утром старший лейтенант был у начальника и принес новость — Тишков с завтрашнего дня старший в наряде. А Тишкова уже томило созревшее признание, подступало к горлу. Он тут же повинился. Он все взвесил: сигналили на «Вильгельмину», и итальянец коварно отвел ему глаза. Он — Тишков — поддался на эту хитрость и заслуживает не повышения, а, наоборот, наказания.

— Насчет итальянца вопрос открытый, — сказал Бояринов. — А за то, что ты отвлекся без необходимости…

Тишков получил выговор.

Бояринов немедля доложил Чаушеву. Проштрафился отличник! В трубке раздалось:

— Пришли его, Иван Степаныч, ко мне. После обеда. Пусть поест, успокоится немного.

Лейтенант Стецких, дежурный, оглядел Тишкова с головы до ног и сразу почуял неладное:

— Подождите тут… Что у вас?

Тишков уважал лейтенанта за начитанность, за знание двух языков — английского и французского.

— «Чепе» у нас, — начал он.

Слушая, лейтенант поправлял повязку на рукаве. Укололся булавкой, ругнулся, быстро отсосал кровь из ранки.

— Ясно, — бросил он с раздражением. — Музыка вас пленила. Ловят и на это…

Хваленый Тишков! Стецких не забыл вчерашнее столкновение с начальником из-за Тишкова. Да,