Слово арата - Салчак Тока

Были не только «сомневающиеся». Даландай, Хонекпен и Элбек-оол отстаивали свою позицию:

— Может, в самом деле, заглянем в тангут… Или монгольскую письменность посмотрим. Все-таки мы издавна ею пользуемся…

Ну чем не Майдыр-ловун? А ведь не ламы — члены ЦК!

У этих троих было преимущество: они хоть немного, но владели монгольским языком. И на первых порах им удалось взять верх. По их предложению начали составлять проект на монгольской основе, хотя было очевидно, что такой проект будет на руку только ламам и феодалам. А тем и другим араты уже неплохо ответили. Бедняки с нетерпением ждали, что скажет партия. Как самого большого счастья, ждали араты свою, тувинскую письменность. Можно ли было обмануть их надежды?

В Москву, в ЦК ВКП(б), пошло письмо:

«Просим оказать научную помощь в создании тувинской письменности».

Шел июнь 1930 года. Комиссия продолжала работу. Вернее сказать — топталась на месте.

Сторонники тангутско-монгольской основы потихоньку разрисовывали таблицы и злорадствовали: у нас, кроме убежденности в своей правоте, ничего нет, мы не продвинулись ни на шаг вперед.

Но радовались они недолго.

В помещении, где мы обычно заседали, я ворвался, не помня себя от восторга:

— Друзья! Товарищи! ЦК ВКП(б) принял постановление оказать братскую помощь тувинскому народу в создании письменности. Академия наук СССР направляет к нам своих специалистов!

— Хаа! Теперь заживем! — Шагдыр-Сюрюн и Седип-оол, как заправские борцы, встали друг против друга.

Чтобы позлить наших противников, Седип-оол сказал:

— Я думаю, мы возьмем пример с прежде бесписьменных народов Советского Союза. Там уже есть опыт…

— Дельные предложения будут рассмотрены комиссией, независимо от того, кто их внесет, — поддержал я его. — Желательно только, чтобы предложения представлялись в письменном виде. На тувинском языке!

— Камбы Верхнего Чаданского хуре уже внес предложение, — почесал в затылке Бак-Кок.

— Какое предложение? — насторожился Даландай.

— Он сказал: «Кто не желает принимать тангутскую письменность, тот заодно с дьяволом». А других предложений, сказал камбы, все приверженные к религии не поддержат. После этого он взял да и уехал неизвестно куда. Может, товарищ Даландай знает, где теперь камбы? У них ведь одна платформа.

Даландай рассердился и хлопнул дверью. Мы расхохотались.

«Борцы» — Шагдыр и Седип-оол — закружились в танце орла.

Был жаркий июньский полдень. В верховьях Опдум прошумел дождь. Снова прояснело, и над Вилланами изогнулась семицветная радуга.

Я стоял на берегу, взволнованный ожиданием. Шесть лет назад мы уезжали отсюда в Москву. Сегодня мы будем здесь торжественно встречать дорогих гостей из Советского Союза.

Издалека донесся приглушенный расстоянием басовитый голос пароходного гудка, всколыхнув весь город. У каменного столба, где теперь пристань Госпароходства, — не протолкаться. Собрались, что называется, и стар и мал.

— Счастливый сегодня день! — Седип-оол от избытка чувств подхватил Шагдыр-Сюрюна, закружил его и поставил на землю, как мешок с шерстью.

— Отстань! — рассердился Шагдыр. — Я тебя сейчас в воду брошу! — Он замахнулся было, но тут же остыл, рассмеялся.

— Подплывают! Подплывают! — закричали на берегу.

Замедляя ход, к нам приближался пароход «Улуг-Хем». На мачте у него трепетал алый флаг. Что тут было! Ведь почти никто и никогда в жизни не видел «плавающий дом».

Река гостеприимно плескала ласковыми волнами в борта парохода. А берег бурлил, как разбушевавшаяся река.

«Улуг-Хем» замер, попыхивая клубами черного дыма. С кормы парохода, прогрохотав железной цепью, свалился в воду огромный крюк — якорь. На берег перебросили лестницу — сходни, и хлынул поток пассажиров.

Я сразу узнал одного из них. Он бежал по шаткому трапу, прогибая его, и приветственно махал рукой. Это был Леонид Дмитриевич Покровский.

— Здравствуй! Здравствуй, товарищ Тока! Ну, как вы тут живете?

Я кинулся к Покровскому, обнял его. Леонид Дмитриевич притянул меня к себе, поцеловал в лоб, взволнованно потеребил бородку, обернулся к встречавшим:

— Простите, товарищи! Позвольте представить вам. Мои друзья — Александр Пальмбах, Хамид Сейфулин…

Все знакомые — наши учителя!

Этим же пароходом в Туву прибыла большая группа советских врачей, педагогов, специалистов сельского хозяйства и промышленности. «Улуг-Хем» доставил также много различных товаров.

В тот день над Кызылом особенно ярко светило солнце. Так светло бывает в юрте, когда солнечный луч вдруг ворвется прямо в дымоход.

Когда улеглась суматоха и чуть приутихли взаимные расспросы, я махнул рукой Дажи.

Он подогнал машину и по-русски пригласил гостей:

— Пожалуйста!

— О-о, даже автомобиль! — улыбнулся Леонид Дмитриевич. — Хорошо живете.

— Да так себе автомобиль, неважный… Садитесь.

Дажи обиделся:

— Как это неважный? Новая машина!

— Ну, конечно, со старой не сравнишь! — подмигнул я.

Шофер расплылся в улыбке, вспомнив недавно списанную «черную быструю», и дал газ. Не разбирая дороги, прямо через кусты караганника он рванул к четырехкомнатному домику, отведенному для наших гостей.

На следующий день московских ученых принял Шагдыржап.

— Мы очень надеемся на вашу помощь. У тувинцев пока только один палец грамотный, который к бумаге прикладывают, — горько пошутил генсек. — А с отпечатками пальцев мы много не сделаем. Нам письменность нужна, как воздух, как вода. Без нее люди вне политики.

Шагдыржап не раз изумлял меня цепкостью памяти и глубиной ума. Вот и сейчас он к месту припомнил ленинское выражение, которое однажды слышал от меня.

— Какие предложения имеются у ЦК? — поинтересовался Пальмбах.

— Тока этими делами занимается. Пусть он расскажет. Кстати, и переводчик не потребуется.

Я коротко сообщил о нашей комиссии. Не умолчал о разногласиях, спорах.

Ученые согласились, что с ламами нам не по пути.

— С чего же начнем?

— Мы просим вас помочь разработать письменность подобно той, какую имеют наши советские соседи — алтайцы, хакасы, казахи, киргизы. Только на тувинской основе.

Москвичи именно это и имели в виду.

Вместе с Покровским, Пальмбахом и Сейфулиным мы отправились по хошунам изучать говоры тувинцев. Добрались до Ак-Дуругского сумона Дзун-Хемчикского хошуна. С пригорка открылся темный лес Чаа-Холя. Он так густо зеленел, что мог бы сравниться с лесными чащами Танды, до заснеженных вершин которой, казалось, совсем близко. Гости долго любовались природой.

Мы подошли к полуразрушенным строениям.

— А здесь что — ураган был? — спросил Леонид Дмитриевич.

Местный старожил Докан-оол ворошил ногой разбросанные на земле обрывки молитвенных книг. Один прилип к его идику и никак не отставал, как ни дрыгал ногой Докан-оол.

— Это не ураган, — сказал он. — Это дело рук аратов. Не стерпели. Разнесли гнездо лам. У нас так говорят: «Скорей бы вместо их хуре школы появились…»

— Вон оно как! — удивился Покровский. — Судя по этому, тувинцы не питают к религии особых чувств.

— Аратов только тем и заставляли верить в бога, что пугали. А так, честно сказать, мало кто верил. Просто боялись лам — вся власть у них была… — Докан-оол плюнул на развалины монастыря.

— А куда же девались ламы?

— Разбежались! У кого высокие звания — к бандитам подались. А простые монахи вернулись к семьям.

— Александр Адольфович, не пора ли обсудить алфавит?! — по нескольку раз в день надоедал я Пальмбаху.

Он не спешил с ответом. Неторопливо «зачинивая» ногтем исписавшийся карандаш, Александр Адольфович задумчиво покачивал лысеющей головой.

— Ваш вопрос действительно, справедлив. Действительно! Я тоже об этом подумываю…

И тут же, забыв о моем существовании, погружался в размышления.

А мне не терпелось.

— Нет, вы все-таки скажите! Когда?

Пальмбах сосредоточенно царапал свою голову карандашом.

— Я советовался с товарищем Шагдыржапом. Между собой тоже говорили. Никак не остановимся на окончательном варианте. Получается тридцать с лишним букв. Многовато…

И все-таки я дождался дня, когда Пальмбах, раскрыв тетрадь в черном клеенчатом переплете, торжественно произнес:

— Вот двадцать девять букв первого нашего проекта. Давайте вместе посмотрим и будем докладывать Центральному Комитету.

Он читал алфавит, а я шептал за ним буквы за буквой. И вдруг поймал себя на том, что повторяю эти самые буквы громко, вслух!..

…20 июля 1930 года собрался весь состав ЦК, наша комиссия, члены хошунных комитетов по созданию письменности, московские ученые. Волнуясь, объявил повестку дня: