Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания - Борис Львов-Анохин

— Дэ-э-э… От пуза я принимаю!..

В этом смысле он был очень скрытный человек. Да и что, собственно говоря, мы могли сделать? Ничего! Лишь одну вещь, да и та от нас полностью не зависела.

Если бы наша врач Виолетта была немного более проницательна, она бы ему обязательно сказала: «Олег Иванович, вам надо лечь на обследование. У вас что-то не в порядке с нервами и всем остальным». И он бы лег! Потому что очень уважал именно все эти исследования, попадал в определенную «медицинскую дисциплину» и успокаивался там. Те лекарства и те меры, которые к нему применяли, приводили Олега в порядок. Несколько раз он был в больнице в 70-е годы именно вот так вот, отдыхая и восстанавливая здоровье. Если бы она сказала ему тогда, незадолго до Киева: «Ладно! Потом поедете в Монино, а сейчас полежите-ка немножко, потому что вам нужно пройти такой-то курс лечения нервов и всего остального». Она бы вывела его из пропасти… Но она сказала не это, а:

— Ах, вы едете в Монино? Ну, очень хорошо! И все прекрасно…

А ему Монина было мало. Ему нужно было действительно подлечиться, полежать в больнице, отдохнуть. Но… ничего этого уже не исправишь… Судьба — есть Судьба.

Интересно будет упомянуть, что после своего ухода из «Современника» в 1976 году Олег еще раз играл Эгьючика на сцене этого театра. Мне кажется, ему было очень трудно это сделать. И не потому, что он забыл роль, а потому что он уже выбился из этой структуры — это был срочный ввод, замена уехавшего Кости Райкина. И кто-то мне потом сказал, что Олег очень плохо сыграл. Не помню кто, но сказал, что «он играл совсем не так, как обычно играет». По-видимому, ему это было трудно и психологически, и физически. Все-таки это роль, требующая очень большой отдачи, — это не просто текст. Сыграл он не то чтобы плохо, а без того «огонька», который всегда был ему свойствен, особенно в этой роли, где Олег блистал в немых сценах, играя только пластикой, мимикой — беззвучным юмором. Всего этого у него в тот раз не было. Ему уже не хотелось. Он играл безо всякой охоты. Он не зажегся, и поэтому у него не получилось так, как это было обычно и всегда: играю то, что хочу. Может быть, он сыграл сдержанно, потому что уже не хотел снова погружаться в дело, которое отсек навсегда.

Все это произошло, когда мы жили уже здесь, на Смоленском бульваре — году в 78-м. И пришел он из театра в таком плохом настроении… Нет, он не хлебнул там «воздуха „Современника“» — этого абсолютно не было. Он сыграл без всякой души, без сердца. Просто его попросили, и он заменил товарища. Тоже характерно: попросили — сыграл, выручил. Там, где он не имел совершенно никаких «связующих нитей». Сам Олег ничего не рассказывал об этом спектакле, и разговора об этом у нас не было. Но я про себя подумала: «Вот если все хорошо получится, и Олег опять загорится и будет играть в очередь с Райкиным, войдет опять в этот спектакль… хотя бы». Но нет, ничего подобного! Даже разговора об этом не было.

О работе Олега в Малом театре в последние месяцы жизни…

На этот счет у меня есть своя версия. Почему он в таком болезненном состоянии, в таком безысходном отчаянии пошел в Малый театр? Зачем он туда вернулся? Когда все произошло, когда Олег умер, у меня вдруг выстроилась определенная связная картина. Мне совершенно четко представилось, как в один из дней «нехорошего, трагического» 80-го года он подумал: ну что я, собственно, из себя представляю? Обыкновенный артист! Не «народный», не «заслуженный» — никакой… Нигде не работает. Живет и кормит семью на гонорары от киносъемок (когда снимается). И вот вдруг он умрет. И что же это будет такое? И он решил так: вернется в Малый — театр академический, где он начинал, где его помнят и знают. И у него будут такие похороны, какие он заслужил. А так бы его выносили из нашей квартиры три с половиной человека! Просто Олег как режиссер поставил свой последний спектакль. Вот такое у меня было впечатление. Когда я была на похоронах, я, конечно, об этом не думала, но потом, спустя какое-то время, у меня все это выстроилось в одну линию. Все это настолько быстро происходило… Ноябрь — приход в Малый. Декабрь — репетиции в театре и преподавание во ВГИКе. Январь и февраль — в Монине. Март — Киев. И все… У меня было такое впечатление, что он точно знал, что недолго протянет и что его будут хоронить, как положено хоронить известного человека и большого актера в им «нелюбимом доме», но все-таки своем родном театре. Может быть, думал он и о том, как трудно у нас было даже тогда похоронить человека, как нужно бегать и через себя скакать… Кто бы нам помог? Никто!!! Никто бы не пошевелился…

Конечно, Олег действительно очень много думал о смерти, раз он даже в дневнике об этом написал. Потому что человек, у которого так плохо со здоровьем, не может об этом НЕ ДУМАТЬ. А у него, по-видимому, было плохо еще и с сердцем. Я знаю это даже по себе: хотя и не могу пожаловаться на свое здоровье, но когда у меня что-то неважно с сердцем, я сразу начинаю думать именно об этом и еще о том, как все это будет трудно близким и друзьям. Как бы так испариться, чтобы не надо было этим всем заниматься?! Уверена, что у Олежечки тоже были такие мысли. Очень тяжелые мысли, потому что об этом нелегко думать. Но факт остается фактом — он так странно пошел в этот театр. Все удивлялись: что такое? Почему Олег пошел в Малый? Никто его там не привлекал: ни Царев, ни актеры. Единственный интересовавший его человек — это Львов-Анохин, который репетировал с ним «Фому Гордеева». И как режиссер он, в общем-то, Олегу нравился. Но все равно — это же не причина, чтобы идти в этот театр. Очевидно, было или что-то нам непонятное, недоступное, или совершенно простая раскладка моей версии. По-моему, физическое состояние Олега в последние полгода оправдывает такое предположение.

Как-то в начале января 1981 года он пришел домой пьяный и тотчас отправился к себе в кабинет, где лег и затих. Вечером я пришла спросить: не надо ли ему какого-нибудь лекарства или чего-то еще? Села рядом с ним на диван. Он был уже совершенно трезв и говорит:

— Да-а-а… Ты знаешь… я не могу сжать пальцы… у меня… не сжимаются пальцы… Смотри, Оля…

И протянул мне свою руку.

— Олежечка, это очень плохо. Это значит, у тебя плохое кровообращение, и кровь не доходит до конечностей.

С этого момента у него начались какие-то странные вещи с сосудами, появилась синева под глазами, на лице… Олег был совершенно разрушен физически. Он проскочил через какой-то предельный порог. Как же это могло произойти?

31 декабря 1980 года вечером мы с Лизой накрывали на новогодний стол. Олег в этот вечер играл в театре в спектакле «Берег», куда его срочно ввели на роль (бармена!) вместо Алексея Эйбоженко, скоропостижно скончавшегося 27 числа. Для Олега это было очень огорчительное событие, но у него и в мыслях не было отказаться. Когда же я спросила его, что за роль, он сказал лишь: