Постижение России; Опыт историософского анализа - Н Козин

Россию нельзя победить, ее можно только уничтожить. Локальная цивилизация - это абсолютный максимум истории, ее неуничтожимая основа, преодолеваемая вместе с преодолением самой истории, ее цивилизационнообразующего субъекта, в данном случае русской нации. А потому локальная цивилизация обречена на победу, и весь вопрос в этой связи лишь в том, когда и какой ценой, а цена была непосильной для нормального течения исторического процесса.

Так, для сравнения, если в I Мировую войну офицерский корпус России потерял свыше 50 тысяч человек, то в гражданскую - в 2 раза больше, 100 тысяч. А в целом с 1917 по 1922 г. погибло (то есть за вычетом естественной смерти) - 13,4% от общей численности населения страны. Это не менее 19,8 млн. человек. В пятилетие коллективизации - раскрестьянивания русского крестьянства - 4,5% населения, или 6,9 млн. человек. Урон был нанесен не только количественный, но и качественный, судя по тому, что для восстановления демографических потерь коллективизации понадобилось 5 лет, в то время как для несравненно больших потерь Великой Отечественной войны - 9 лет. Наконец, сталинский террор, унесший с 1934 по 1938 год 0,5% от общей численности населения страны, или не менее 0, 7млн. человек.

В этой связи не совсем адекватной выглядит особая, совершенно болезненная сосредоточенность, прежде всего в публицистике, на сталинских чистках конца 30-х годов. Ведь в 1918-1922 гг. погибло в 30 раз, а в 1929-1933 гг. в 10 раз больше людей, чем с 1936 по 1938 год. Но многое объясняет в такой избирательности акцентов внимания к проблеме большевистского террора его разная социальная и политическая направленность в разные периоды советской истории. Не во всей, но в большей своей части террор конца 30-х годов коснулся как раз тех, кто в свое время был властью в России и над Россией, стоял у начала организации и осуществления всех репрессий в стране, ставших составной частью цивилизационной катастрофы России. Иными словами, он коснулся как раз тех слоев российского общества, субъект-носителей теории и практики большевистского отношения к России, которые обнаруживают поразительную общность в самих архетипах своего отношения к России с современными радетелями общечеловеческих ценностей, их доминирования над национальными. Не потому ли и такая сосредоточенность на сталинских чистках конца 30-х годов, что они коснулись не только социально, не только идеологически, но и персоналистически очень близких людей, коснулись не "чужого", а своего, "родного". Впрочем, это тоже часть России, хотя и несколько иная, но в то же время и своя цена, которую заплатила Россия за хаотизацию своей истории - цивилизационной исторической реальности и логики исторического развития.

Таким образом, после Октября 1917-го вопрос встал не больше и не меньше, как о формировании на евразийских просторах России принципиально нового исторического субъекта для принципиально новой цивилизации с принципиально новым генетическим кодом истории - принципиально вненациональным. Базой этого процесса стало уничтожение целых классов и слоев российского общества, наиболее укорененных в российской истории, культуре, духовности, интеллектуально и творчески наиболее нагруженных и действенных, с наиболее развитым национальным сознанием, а потому и наиболее идентичных исторической и духовной специфике России. Очевидно, это была лучшая часть генофонда нации. Но и это еще не все. Оставшаяся часть нации была накрепко повязана с вненациональными смыслами, ценностями и целями бытия в истории в масштабах неприемлемых для гармоничного существования нации, разрушительных для самих основ ее существования в истории. Закономерным итогом всего этого стало то, что не могло не стать: колоссальная историческая дезориентация нации, слом основ ее национальной идентичности - исторической, культурной, духовной, полная хаотизация пространства национальной жизни как национального. Все это признаки разрушения русской нации как нации, которые и втянули ее в цивилизационную катастрофу.

Весьма разительным контрастом отношения большевизма к основам национального бытия русской нации и России стало их отношение к иным нациям России и даже к крайностям их национального самосознания - национализму. Он просто оправдывался с позиций весьма сомнительной применительно к России идеи неравноправности национализма угнетаемой и угнетающей нации, которые, если строго следовать букве ленинской мысли, неравноправны уже только потому, что первая в условиях России маленькая, а вторая, русская большая. Национализм остается национализмом, будь то большой или маленькой нации. И для того, чтобы противостоять национализму угнетающей нации, для этого нет необходимости вооружать себя идеями своей национальной исключительности и претендовать на какие-то исключительные права в своих отношениях с большой нацией. Здесь клин не выбивается клином. Проблема решается иначе - защитой своих прав быть нацией и нацией равноправной с любой другой нацией во всех отношениях и измерениях жизни, а не нагнетанием националистической истерии малых наций и, тем более, оправданием их национализма.

Но его оправдание и поддержка как национализма оказались не случайным эпизодом в истории большевизма, который активно искал союзников в борьбе с царским режимом. И, судя по всему, его нисколько не смущала не только антирежимная, но и антироссийская и даже антирусская суть национализма так называемых "национальных окраин" России. Солидаризируясь с ним, большевизм обнаруживал и свою антироссийскую и антирусскую суть, неотделимую от природы большевизма и в той мере, в какой он рассматривал российское и русское начало российской цивилизации в качестве главных препятствий на пути продвижения к мировой пролетарской революции - к новой общечеловеческой цивилизации. Как показали последующие события, антироссийские и антирусские настроения сполна были использованы не только для развала царской России, но и в борьбе с Белым движением. "Не забывайте, - писал по этому поводу большой знаток национального вопроса И.В. Сталин, - что если бы мы в тылу у Колчака, Деникина, Врангеля и Юденича не имели так называемых "инородцев", не имели ранее угнетенных народов, которые подрывали тыл этих генералов? - мы бы не сковырнули ни одного из этих генералов"24.

Широкое эксплуатирование тезиса об "угнетенных народах" царской России и связанного с ним идеологического обоснования и оправдания их национализма, постоянное проталкивание всего этого через всю советскую, а теперь и постсоветскую историю России, более того, попытка рассматривать историческое и национальное пространство теперь и советской России через призму "угнетенных народов" и исторической правомерности их национализма все это требует более внимательно и от этого более критически отнестись ко всему комплексу озвученных идей. Похоже, ленинские идеи превратились в очень удобное идейное обоснование и оправдание антироссийских и антирусских настроений "национальных меньшинств", для реабилитации и одновременной реанимации их национальных комплексов в любой момент истории России. Однако есть самые серьезные основания сомневаться в справедливости рассматриваемой системы идей, поскольку их системообразующее основание - идея об угнетающей русской нации и угнетаемых всех остальных выглядит больше чем сомнительной.

В доказательстве нуждается уже сам факт, что русская нация как нация была угнетающей все остальные. В каком смысле угнетающая? В социально-экономическом? Так русский народ был основной тягловой силой Российской империи, ее становым хребтом. И эту функцию на себя не мог взять никакой другой этнос царской России. В этом смысле он эксплуатировался государством не меньше, чем все остальные, а, пожалуй, даже и больше. И, кроме того, надо определиться, в какой степени нерусские этносы угнетались своими этнически выраженными угнетателями, а в какой пришлыми, прежде всего, в лице царской администрации. Последняя строила свои отношения со всеми этносами России, как правило, опосредованно, через отношение к ним их политической, экономической и культурной элиты, которой предоставлялась возможность сохранять и развивать традиционно сложившийся строй отношений, жизни и быта. И это был принцип, и очень разумный принцип, отношения царской администрации с нерусскими этносами, который, с одной стороны, позволял сохранять за ними их культурно-национальную автономию, жить в соответствии со своими исторически сложившимися принципами жизни, а с другой - активно интегрировать элитные слои всех этносов России в русско-российскую цивилизацию.

Историческая справедливость сказанного не позволяет квалифицировать поведение царской администрации, не говоря уж о самом русском народе, в национальном вопросе, как поведение с какой-то особой повышенной национальной агрессивностью. И если она как просто агрессивность и была, то в большинстве случаев определялась интересами сохранения империи - единой и неделимой России. А это, как показала последующая история, тоже историческая ценность и, как всякая ценность, тоже чего-то стоит. Но главное заключается в другом: в России не сложился, как в Европе, этнокласс, который в период ее колониального распространения эксплуатировал другие нации как нации. Россия строила с другими нациями общую вместе с русскими российскую государственность, исходя из принципа неукоснительного соблюдения первичности прав каждого народа на определенный образ жизни и свою национальную самобытность.