Генерал Ермолов - Владимир Лесин

А вот у Алексея Петровича отношения с петербургской властью сразу не заладились. Он признавался Арсению Андреевичу Закревскому:

«До сего времени я как солдат не имел дела с министрами и не знал, что Бог за грехи рода человеческого учредил казнь сию. Теперь собственные опыты научили, однако же, и тому, что природа не особенных людей в министры приуготовляет»{439}.

Нет, не особенных, но разных. Среди них бывали люди очень талантливые и не очень, но бывали и откровенно бездарные. Своего отношения к последним наш герой не скрывал. Арсений Андреевич упрекнул его однажды в прямолинейности, из-за которой у него не ладились отношения с людьми. Соглашаясь с другом, Алексей Петрович пояснял:

«Справедливо выговариваешь мне, что я со всем светом перебранился и что неприятелей у меня число несметное. Слушаю твой дружеский совет и начинаю смягчаться.

Ты не знаешь, что с министром юстиции имею я приятельскую переписку, правда, пишу ему чрезвычайно редко. С министром полиции у меня самые сладкие приветствия взаимные, министр финансов ко мне неблагосклонен, но если то от гордости, то не будет ему пощады, и я знаю то, что самое счастливейшее царствование Александра не сделает его лучше, чем он есть… уважать Гурьева нельзя по приказу… Я повинуюсь тебе, и ему даже пишу комплементы и всему достохвальному его семейству, то есть графу Нессельроде[2], который точно человек прекраснейший, но я не виноват, что имею с ним дело как с министром. На обеде, завтраке, при устрицах я всегда ему приятель; по службе Государю я требую не одной только любезности»{440}.

Редкий сановник был так непопулярен в России, как граф Гурьев. «Комплементы» Ермолова, письма которого поступали в канцелярию Министерства финансов, пересказывались её чиновниками как анекдоты. Поэтому Дмитрий Александрович просил «Проконсула» Кавказа писать ему только партикулярно, то есть официально и по форме.

По свидетельству князя Петра Владимировича Долгорукова, когда граф Дмитрий Александрович ушел, как сказали бы сегодня, на заслуженный отдых, в день Святой Пасхи все говорили: «Христос воскрес — Гурьев исчез!»{441}

Скажите на милость: могли ли у Алексея Петровича сложиться хорошие отношения с такими министрами? Со времен офицерской молодости он чувствовал свое превосходство над бездарностями, которых и тогда бы немало. Сослуживцы молили Бога, чтобы он, наконец, получил чин генерала и оставил их в покое. Не понимали они, что не от чина эта нетерпимость — от характера, унаследованного от матушки Марии Денисовны.

Усугубил отношения Ермолова с министрами один коварный поступок государя. Написал однажды Алексей Петрович откровенное письмо Александру Павловичу, в котором подверг резкой критике положение в гражданском управлении России, а он возьми и передай его в те самые ведомства, на которые жаловался наместник. Арсений Закревский, узнав о содержании этого послания, отчитал друга...

«Правду и весьма правду говоришь, — соглашался “брат Алексей” с “другом Арсением”, — что письмо мое зло… но кто мог ожидать такого предательства, каковым с ним поступлено. После сего станут еще сомневаться, что простосердечие мое вредит мне. Конечно, после сего и самую правду буду я говорить сквозь зубы, если за нее должен покупать себе злодеев, которыми и без того очень изобилую. Воображаю, как дуются министры и какие пакости готовы мне делать, но я не буду сердиться и их в свою очередь, сколько возможно, буду истреблять, хотя весьма уверен, что сражение не всегда будет в мою пользу»{442}.

Нет, не сумел Алексей Петрович правду говорить «сквозь зубы». Поэтому врагов у него в Петербурге заметно прибавилось. Его совершенно откровенно порочили в глазах царя и столичного общества, обвиняли в превышении власти, клевете на честных слуг престола. Один против всего правительства он, конечно же, не мог выиграть все сражения. Впрочем, почему один? Были у него и единомышленники, готовые предупредить о грозящей опасности…

В 1818 году была назначена сенатская ревизия областей, состоявших под управлением Ермолова. На нее, кроме прочих, была возложена задача проверить достоверность информации о злоупотреблениях по гражданской части, поступившей на имя царя из Тифлиса.

Что можно было ожидать от ревизоров, ехавших на Кавказ с готовым мнением о ложности обвинения гражданской администрации в злоупотреблениях? Ермолов был предупрежден об этом. Действительно, проверка была поверхностной, в суть жалобы никто не вникал, доступа к сенаторам не было. Впрочем, наместник не сидел, сложа руки, в ожидании приговора. Думаю, не случайно сразу после их отъезда он получил донос. Некий доброжелатель поведал ему, что члены комиссии, добравшись до Астрахани, «счастливо» играют там в карты.

До чего же изменились пристрастия за двести лет! Сегодня члены министерской комиссии, приезжающие в провинцию, не будут играть в карты… Однако речь-то идет не о них, а о нашем герое, болевшем за державу. Вот что писал он по поводу проверки гражданской администрации вверенного ему края, Проконсулом которого называли его друзья, да и сам он тоже:

«Нельзя не видеть, что сенаторы получили приказание находить все в хорошем виде… Ко всему придираются, чтобы по возможности извинить беспорядки, словом, видно: хотят сделать представление, противное тому, что говорил я о здешних гражданских разбойниках. Не знаю, зачем присылают этих господ?.. Правительство ничего не узнает от таких ревизоров, а будет считать, что они все сделали и привели в надлежащий вид… Нельзя при царствующих ныне министрах, при дремлющем инвалидном Сенате достигнуть правосудия!»

Алексей Петрович не хочет мириться с этим. В следующий раз намерен доложить обо всем царю или уйти в отставку.

А почему в следующий раз? Думаю, потому что однажды уже докладывал. Правда, тогда не просил еще об отставке. Пока нельзя. Надо осмотреться, подумать. В противном случае, убеждает он своего адресата, может получиться вот что: «Назовут меня дерзким, строптивым, и когда буду я просить одного взгляда на злодейства и беззакония, в то время отвратят внимание от жалоб, и не будет мне доверия. Не мне делают обиды и угнетения. Я обязан доводить до сведения Государя стон угнетаемых»{443}.

Можно, конечно, написать государю и донести до него «стон угнетаемых» людей. Но лучше подождать случая, когда представится возможность переговорить лично. Он верит в свой дар убеждения. Его величество поймет, заменит «царствующих министров» и разбудит «дремлющих сенаторов». Вроде бы и не наивным человеком был генерал, а вот надеялся.