Собрание сочинений в 6 т. Том 4. Мио, мой Мио! [Мио, мой Мио! Братья Львиное Сердце. Ронья, дочь разбойника. Солнечная Полянка] - Астрид Линдгрен

Она сидела на скамеечке в хлеву и доила коров.

— Просто здесь, на Торфяном Болоте, все дни — серые, будто мыши-полёвки, которые бегают на скотном дворе, — постарался успокоить сестру Маттиас.

В пору бед и нищеты, когда дети ходили в школу всего несколько дней в году, зимой, — в крестьянских лачугах часто недоедали. Потому-то хозяин Торфяного Болота и считал, что им, ребятишкам, довольно и картошки, политой селедочным рассолом, чтобы быть сытыми.

— Видно, недолго мне на свете жить! — сказала Анна. — На картошке с селедочным рассолом мне до следующей зимы не дотянуть.

— И думать не смей! — приказал ей Маттиас. — Следующей зимой в школу пойдешь, и тогда дни не покажутся больше серыми, как мыши-полевки на скотном дворе.

Весной Маттиас с Анной не строили водяные колеса на ручьях и не пускали берестяные лодочки в канавах. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.

— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.

А как настало на Торфяном Болоте лето, Маттиас с Анной не собирали землянику и не строили шалаши на склонах холмов. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.

— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.

А как настала на Торфяном Болоте осень, Маттиас с Анной не играли в прятки на дворе в сумерки, не сидели под кухонным столом по вечерам, нашептывая друг другу сказки. Нет, они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.

— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.

В пору бед и нищеты было так, что крестьянские дети ходили в школу только зимой. Неизвестно откуда в приход являлся учитель, селился в каком-нибудь домишке, и туда стекались со всех сторон дети — учиться читать и считать.

А хозяин Торфяного Болота называл школу «глупой выдумкой». Будь на то его воля, он, наверное, не выпустил бы детей со скотного двора. Но не тут-то было! Даже хозяин Торфяного Болота не волен был это сделать. Можно держать детей как можно дальше от берестяных лодочек, шалашей и земляничных полянок, но нельзя не пускать их в школу. Случись такое, придет в селение пастор и скажет:

— Маттиасу с Анной нужно идти в школу!

И вот на Торфяном Болоте настала зима, выпал снег, а сугробы поднялись почти до самых окон скотного двора. Анна с Маттиасом давай от радости плясать друг с другом на мрачном скотном дворе! И Анна сказала:

— Подумать только, я дожила до зимы! Подумать только, завтра я пойду в школу!

А Маттиас как закричит:

— Эй, вы, мыши-полевки со скотного двора! Конец теперь серым дням на Торфяном Болоте!

Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит:

— Ну ладно, так и быть, ходите в школу. Но только упаси вас Бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас Бог оставить коров недоеными!

Наступило утро, и Маттиас с Анной, взявшись за руки, пошли в школу. Путь туда был не близкий — в ту пору никто не заботился, далеко ли, близко ли в школу идти. Маттиас и Анна мерзли на холодном ветру, да так, что пальцы сводило, а кончик носа краснел.

— Ой, до чего у тебя нос красный, Маттиас! — закричала Анна. — Повезло тебе, сейчас ты не такой серый, как мыши-полевки со скотного двора!

Маттиас с Анной и вправду были как мыши-полевки: болезненно-серые лица, ветхая одежда — серый платок на плечах у Анны и серая старая сермяжная куртка у Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась.

Но теперь они шли в школу, а уж там, наверно, ничего печального, ничего серого не будет, думала Анна, там, наверно, все яркое, алое. И наверняка их ожидают одни сплошные радости с утра до вечера! Ничего, что они с Маттиасом бредут по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полевки, и так жестоко мерзнут в зимнюю стужу! Это вовсе не страшно!

Только ходить в школу оказалось не так уж радостно, как думалось Маттиасу с Анной. Уже на другой день учитель хлестнул Маттиаса розгой по пальцам за то, что он не мог усидеть на месте. А как стыдно стало Маттиасу с Анной, когда пришло время завтракать! Ведь у них с собой ничего не было, кроме нескольких картофелин. Другие дети принесли с собой хлеб со шпиком и сыром, а у Йоэля — сына бакалейщика — были даже пряники. Целый узелок с пряниками! Маттиас с Анной засмотрелись на эти пряники, у них даже глаза заблестели. А Йоэль сказал:

— Побирушки вы этакие, вы что, еды в глаза не видали?

Еще пуще застыдились Маттиас с Анной, отвернулись в сторону, вздохнули и ни слова не сказали ему в ответ.

Нет, не избавиться им, видно, от бедной, печальной, серой жизни!

Но всякий день они упорно шли в школу, хотя снежные сугробы поджидали их на лесной дороге, а холод сводил им пальцы, и были они всего-навсего бедными сиротами, и хлеба со шпиком и сыром да пряников — в глаза не видали. Но как весело было сидеть кружком вокруг очага вместе с другими детьми из селения и читать по складам! Хозяин же хутора Торфяное Болото каждый день повторял:

— Упаси вас Бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас Бог оставить коров недоеными!

Где уж там Маттиасу с Анной к сроку не воротиться! Мчались они лесом, словно две маленькие серые мыши-полевки по дороге в норку, до того хозяина боялись!

Но вот однажды Анна остановилась посреди дороги, схватила брата за руку и говорит:

— Не помогла мне, Маттиас, и школа. Видно, нет мне радости на этом свете, и до весны мне не дотянуть!

Только Анна вымолвила эти слова, глядь — птичка алая на дороге сидит! Такая алая на белом снегу, такая яркая-преяркая! И так звонко поет, что снег на еловых ветках тысячами снежных звездочек рассыпается. А звездочки эти тихо на землю падают…

Протянула Анна руки к птичке, заплакала и сказала:

— Птичка-то алая! Глянь-ка, она алая!

Заплакал тут и Маттиас:

— Она, наверно, и не знает, что на свете водятся серые мыши-полевки.

Взмахнула тут птичка алыми крылышками и полетела. Тогда Анна схватила за руку Маттиаса и говорит:

— Если эта птичка улетит, я умру!

Взявшись за руки, побежали тут брат с сестренкой следом за птичкой. Словно язычок яркого пламени, трепетали крылышки птички, когда она неслась меж елей. И куда бы она ни летела, от звонкого ее пения на землю тихо падали снежные звездочки… Вдруг птичка понеслась прямо в лесную чащу; снует между деревьями, а дети за ней — и все дальше и дальше от дороги отходят. То в сугробах увязают, то о камни, что под снегом спрятались, спотыкаются, то ветки деревьев их по лицу хлещут! А глаза у Маттиаса и Анны так и горят!

И вдруг птичка исчезла!

— Если птичка не найдется, я умру! — сказала Анна.

Стал Маттиас сестренку утешать, по щеке гладить.

— Слышу я, птичка за горой поет, — сказал он.

— А как попасть за гору? — спросила Анна.

— Через это темное ущелье, — ответил Маттиас.

Повел он Анну через ущелье. И видят вдруг брат с сестрой — лежит на белом снегу в глубине ущелья блестящее алое перышко. Поняли дети, что они — на верном пути. Ущелье становилось все теснее и теснее, а под конец стало таким узким, что только ребенку впору в него протиснуться.

— Ну и щель, — сказал Маттиас, — только мы можем здесь пройти! Вот до чего мы отощали!

— Хозяин Торфяного Болота позаботился, — горько пошутила Анна.

Пройдя в узкую щель, они оказались за горой в зимнем лесу.

— Ну, теперь мы за горой, — сказала Анна. — Но где же моя алая птичка?

Маттиас прислушался.

— Птичка вон здесь, за этой стеной, — ответил он.

Поглядела Анна — перед ними стена, высокая-превысокая, а в стене ворота. Ворота полуоткрыты, словно кто-то недавно тут прошел да и забыл их за собой закрыть. Кругом — снежные сугробы, мороз, стужа, а за стеной вишневое дерево цветущие ветви раскинуло.

— Помнишь, Маттиас, — сказала Анна, — и у нас дома на хуторе вишня была, только она и не думала зимой цвести.

Повел Маттиас Анну в ворота.

Вдруг увидели брат с сестрой — на березе, покрытой мелкими зелеными кудрявыми листочками, алая птичка сидит. И они мигом поняли — тут весна: тысячи крохотных пташек поют на деревьях, ликуют, ручьи журчат, цветы весенние пестреют, на зеленой полянке дети играют. Да, да, детей вокруг видимо-невидимо.

Они дудочки мастерят и на них играют. Вот и кажется, будто скворцы весной поют. И дети такие красивые, в алых, лазоревых да белых одеждах. И кажется, будто это тоже весенние цветы в зеленой траве пестреют.

— Дети эти, наверно, и не знают, что на свете водятся серые мыши-полевки, — печально сказала Анна и поглядела на Маттиаса.

А на нем одежда алая, да и на ней самой тоже! Нет, больше они не серые, будто мыши-полевки на скотном дворе!