Ледяной смех - Павел Северный

Сегодня с утра у Муравьева спала температура, но был он молчалив, замкнувшись в свои раздумья, хотя при встрече с Несмеловым накануне был оживлен и всем интересовался.

Только перед выездом сказал Настеньке, что ему особенно тяжело находиться среди тех, кто уходит из России.

Влившись в колонну беженского обоза, лошадь с Муравьевым шла то шагом, то слегка трусила, часто останавливалась, когда сани заносило в сторону на льду, чистом от снега. Вожжи держала Певцова.

Сначала путь петлял среди ледяных торосов, причудливых по очертаниям. Плиты толстых льдов, как бы вынырнув из озера, замерзнув, походили на развалины сказочных замков. Постепенно путь все больше удалялся от берега на озерные просторы.

Беспрерывно выл ветер. Гонимый им снежный фирн стелился со звоном, и казалось, что звенел весь лед, полируемый ветром. Воздух, очистившись от туманной мглистости, был кристально прозрачным с мириадами блесток. Высокое небо прожжено калеными угольками звезд. Луна, остыв от огненного накала, давно налилась блеском ртути. Ее лучи, преломляясь в зеркальности льда и белизне снегов, вспыхивали таинственными, колдовскими голубыми, синими и зелеными огоньками.

Настенька не отводила глаз от очарования снежного и ледяного величия. Окружавшие озеро горы стояли в густых тонах ультрамарина, их хребты, удаляясь, постепенно сливались с красками лунного горизонта.

Мажорное, гипнотизирующее монотонностью вытье ветра, постоянно меняющего направление, постепенно начинает лишать людской разум привычного покоя в мышлении. Слух, привыкая к вытью ветра, настойчиво убеждает сознание верить в неимоверную мощь стихии, обладающей властью подчинять все живое своим безжалостным законам.

Но сознание, не подчиняясь слуху, защищаясь стремлением к жизни, лихорадочно ищет, что в одичалой власти ветра, холода, снега и льда спасет жизненное тепло в крови.

Если часы назад тысячи людских сознаний, очутившись на ледяных просторах озера, по-разному переживали трагичность ухода с родной земли, то теперь все их волнения были лишь об одном.

Во власти стихии по Байкалу у всех единственная мысль выжить в схватке с январским баргузином. Удастся ли сохранить свою жизнь на ледовом пути с глазу на глаз со стихией. Мысль настойчивая, но не у всех равнозначная по силе убежденности.

Людей все настораживало. Волевое напряжение было на пределе.

Лед похрустывал то глухо, то звонко, будто стонал, что его зеркальность царапали шипы конских подков. Отфыркиваясь, увязая в сугробах, калеча ноги о выщерблены льда, ржали кони. Как-то особенно взвинчивали нервы тоскливые взвизгивания полозьев. То вдруг начинали щелкать непонятные, тревожные выстрелы.

Людских голосов не было слышно. Двигались, дышали живые люди и молчали, будто забыли слова, будто боялись раскрывать рты, чтобы не задохнуться от ветра. Людей пугал, тормоша сон снегов, крепчавший ветер. Он счесывал бородки поземок, слепил снежной пылью глаза, силой порывов останавливал лошадей.

Временами ветер доносил какие-то глухие раскаты, похожие на взрывы. Прислушиваясь к ним, на минуту замирали воинские колонны и обозы. Недоуменно смотрели на безоблачное небо, с которого лился лунный свет. Но на помощь тотчас приходил привычный страх, помогая находить в сознании объяснение, что отдаленные раскаты не что иное, как залпы артиллерии. Но чьей артиллерии? Страх продолжал уверять, что, возможно, Красная Армия маневром обхода уже и на озере перерезала пути для ухода.

От неизвестности происходящего в головных колоннах отступления, растянувшихся на версты, людей охватывала тревога. Они хотели знать правду о доносимых ветром раскатах.

Все громче и громче завывал ветер, поднимая снежный туман, как будто торжествовал над людским страданием.

И тысячам людей слышался в вое ветра смех. В его власти ледяной визгливый смех над их обреченностью. И люди сами начинали смеяться, заливая глаза слезами. Им хотелось знать правду о происходящем в головных колоннах, знать правду: залпы чьей артиллерии доносит до них завывающий ветер?

И лишь кое-кто из сибиряков, холодея, осенял себя крестом, зная истину о глухих раскатах, схожих со взрывами, при разломах льда на Байкале, закованном стужей в ледовый панцирь…

Перед рассветом ветер обрел силу бурана.

От мороза быстро притухало сияние луны, и она скоро, как огромная раскаленная докрасна сковорода, скрылась на горизонте за клыкастые очертания горных хребтов. Темнота ночи торопливо занимала право над Байкалом, стирая на нем грани соприкосновения воздуха со льдом. Темнота нарушила порожденный страхом обет людского молчания. Люди, теряя друг друга из виду, сообщались тревожными криками.

Усиливаясь, чаще и чаще доносились раскаты, похожие на взрывы. Люди, стараясь понять их причину, обменивались догадками. Снова красной нитью в них было опасение, что большевики, завладев озером, лишили армию и беженцев права на отступление.

Донесшийся клекот пулеметов и беспорядочная винтовочная стрельба подняла панику в воинских колоннах, порвала связь обозов.

Пулеметы, однако, скоро захлебнулись, а следом раздался оглушающий треск льда. Огромное ледяное поле, вздыбившись, скидывало с себя людей и подводы.

Княжна Певцова, свалившись с саней, ударилась головой об лед, но вожжей из рук не выпустила. Муравьев, удержавшись на санях, звал Настеньку. Лошадь, храпя, упала, но сразу же рывком встала на ноги. Из трещины во льду выливалась вода. Пигулевский, держась за оглоблю, боясь потерять спутниц, звал их. Расслышав наконец их голоса, он хотел отвести лошадь в сторону, но сани придавила кошева, запряженная парой лошадей, храпящих от удушия хомутами.

Ледяное поле, расколовшись, потеряло отвесность, благодаря чему выпрямилась кошева, придавившая сани, лошадь тотчас рванулась в сторону, потащив за собой державшегося за оглобли Пигулевского. Выкрикивая приказания Певцовой и Настеньке сесть в сани, он, сдерживая лошадь, повел ее по чистому льду.

Заглушая вой ветра, слышались крики о помощи. Темнота заботливо скрывала людскую трагедию. Треск льда продолжался. Подгоняемая Пигулевским, лошадь бежала вскачь и наконец, утонув в снежном намете, отфыркиваясь, остановилась…

Светало.

Над Байкалом занималось новое январское утро.

Горизонт на востоке теплел от восхода, четко вычерчивая силуэты горных хребтов. Темнота с озера уходила нехотя. Отозлившийся баргузин, утихомириваясь, не спешил ее согнать. Утро, вступая в права гнало темноту к невидимым берегам, открывая для глаз панораму озера в зимнем обиходе после сокрушительного бурана.

Лошадь, поседевшая от инея, то шла шагом по чистому льду, то переходила на бег, когда лед прикрывал снег, с храпом осиливая наметы. Певцова, Настенька, Муравьев и Пигулевский в санях сидели тесной кучкой. Их шапки и шали в инее. Все давно коченели, борясь с одолевавшей дремотой. Каждый следил друг за другом, не позволяя прикрывать глаза.

Первые лучи солнца раскидывали позолоту на снега и льды, и все начинало искриться блестками, лаская глаза.

Настенька запела о летящей над озером чайке. К ней присоединился Пигулевский. Попробовала петь и Певцова, но тотчас смолкла, закашлявшись. Муравьев, на удивление всем, соскочив, согреваясь, бежал, но скоро, задохнувшись, вновь упал на сани ничком, залившись смехом.

— А ведь, братцы, мы, ей-богу, выжили! И посмотрите какая вокруг красота. Будто мы ничего не пережили. Будто нам все приснилось. Настенька, Ириша, кричите ура. Мы же выжили. Понимаете ли вы чудесное звучание этого слова. Вадим, подай голос, — кричал Пигулевский.

— Я счастлив. Счастье любит тишину. Я жив благодаря вам. Я счастлив! Слышите, счастлив!

Муравьев кричал, и эхо, повторяя крик, уносило его отголоски вдаль. Но неожиданно все четверо разом похолодели, услышав заливчатый смех, заботливо повторяемый эхом.

— Слышите? — спросила Певцова. — Совсем близко!

Пигулевский остановил лошадь. Смех продолжался. Неведомый смеялся громко и с удовольствием. Холодно становилось от этого смеха, напоминавшего ночной треск льда. Раздались выстрелы. Пигулевский и Певцова зажали в руках оружие. Слушали смех. Вдали показались два всадника. Все понимали, что всадники скакали к саням. Муравьев стоял с винтовкой наперевес. Всадники, подъехав, остановились.

Один из них, улыбаясь, сказал:

— С добрым утречком, господа! Правей путь держите. Сторожитесь, потому на озере умалишенные. Сейчас одного кокнули.

— С кем ночью бой был? — спросил Пигулевский.

Всадники засмеялись:

— С собственным страхом. Своих гробили. С перепугу всем партизаны мерещатся. Буран беда что со льдами творил. Множество людей прикончил. Так правей воротите. Не опасайтесь, красных нет.