Концессия - Павел Далецкий

— Это их политика — морочить людей. Я знаю их. Ну, двинемся назад, рано начали искать, раньше завтрашнего дня не выбросит...

Катера ушли в море под вечер. От двух кунгасов не было следов. Остальные уцелели. Страшные сутки на утлых дощатых коробочках!

Началась проверка неводов. Четыре невода сорвало.

К вечеру на берег выбросило несколько трупов и обломки кунгасов.

Этим вечером Зиро почтительно попросил разрешения поговорить с Козару, и Козару узнал все подробности.

Организовали профсоюз! Вырвали из рук его, Козару, соглядатая-ревизора! (Теперь ясно, что вырвали!) Сорвали невода!

В воспаленном воображении доверенного гибель неводов во время тайфуна рисовалась тоже как дело рук членов профсоюза.

— Очень благодарю тебя, Зиро-сан. Я не забуду тебя, и фирма не забудет.

В этот вечер он почти не ел.

Ициро напрасно ставил перед ним на столик лучшие яства: в лакированной деревянной чашечке суп, сваренный из сушеных кореньев, заправленный сырыми яйцами и рыбой, сашими — тонко нарезанную сырую хайко, сдобренную соевым соусом, и, наконец, пупки.

Козару не ел, и удивленный повар съел всё сам.

— Большие убытки, — сказал Козару. — Большие неприятности, фирма не будет довольна.

Он улегся и закрыл глаза. План действий отчетливо носился перед закрытыми глазами: завтра обыск и допрос. Виновных — на первый пароход и в Японию. Двадцать человек членов профсоюза! Что скажет фирма о его способностях доверенного?! Надо рвать с корнем этого негодяя Юмено. Но негодяй, как всякая паршивая сорная трава, наверное, уже хорошо пустил корни.

Утром он наметил помощников. Во главе их поставил Зиро и Скунэко: людей на возрасте. Пожилых людей не мучают фантазии.

Собрал помощников и сообщил:

— Некоторые заболели... да, очень просто: заболели... Болезнь, как «бери-бери» — от нее не вылечиваются. Заболели профсоюзами и коммунизмом. Образовали профсоюз, сорвали невода. Надо обыскать бараки, чтобы сделать дезинфекцию.

— Идем!

Отряд двинулся к баракам. В бараках никого не было, все работали... Хотя нет, чья-то седая голова... А, старик Бункицы! Ну, этот не опасен.

Козару прямо направился к вещам Юмено. Перекинул матрасик... Ничего. Вещи из мешка разметал по нарам — убогие вещи: рубашка, куртка с черным иероглифом фирмы во всю спину, зори, мыло, зубная щетка...

Не собирая вещей, вытащил нож и начал вспарывать матрас.

Его руку крепко сжали.

Козару рванул и освободил руку.

— Зачем резать матрасик бедного человека? — спросил Бункицы.

— Твой бедный человек — агент профсоюза, вот что!

— Не может быть!

— Может или не может, но зачем ты взял меня за руку?

— У меня такая привычка, господин: когда я обеспокоюсь, я должен что-нибудь взять в руку.

— Отчего же ты беспокоишься?

— Я испугался... господин хочет резать матрасик бедного человека... это несправедливо.

Бункицы говорил спокойно, его седая голова, на которую падал свет из окна, сияла. Козару усиленно моргал веками.

— Я не понимаю, что тебе надо?

— Ничего, я только испугался за уважаемого господина.

— Не беспокойся, старый друг. Разреши мне самому знать, что справедливо, что нет.

Он снова взялся за нож и всадил его в угол матрасика.

Бункицы сделал быстрое движение и оказался на матрасе. Он сидел без улыбки, в позе человека, собирающегося размышлять.

— За-го-вор! — прошептал Козару, приближая к нему свое лицо. — Вот как, «уважаемый господин!»... Вы со всех сторон обступаете Козару-сан!

И отскочил.

— Созвать всех, с берега... Унтоко, Скунэко, Зиро!..

Толкаясь в узком проходе между нарами, те бросились из барака.

Через минуту разнесся сухой пронзительный треск: Зиро изо всех сил бил плашмя палочками в гладко отшлифованную кленовую доску.

Козару пробежался до дверей и обратно. «Перед тобой — победоносный путь. Ты — победитель, успокойся! — прошептал он привычную формулу. — Отец должен быть безупречен: дети спросят об отце». И, как всегда, эта формула оказала свое действие. Он почувствовал превосходство, власть и пришел в себя.

— Седой! Старик! — сказал он презрительно, останавливаясь против Бункицы. — Что скажут твои дети, когда узнают, что ты обманул компанию?

— У меня нет детей.

— Нет? Где же твоя жена и твои преданные дети?

— Жена и дети у меня были, но их отнял у меня ты.

Минуту они смотрели друг на друга.

— Так вот где сам орел! Так это ты занимаешься коммунизмом, а мальчишка только для отвода глаз?..

— Да, это я сижу перед тобой, Бункицы, и глаз тебе не отвожу.

Зиро приотворил дверь:

— Козару-сан, собираются!

Все, кто не был в море на кунгасах, собрались между бараками и пристанями. Козару решил действовать стремительно.

— Позор! — сказал он, подходя. — Обнаружены обманщики, нарушители контракта, агенты профсоюзов и коммунистов. Старик Бункицы оказался негодяем.

— Кто потопил рабочих? — неожиданно спросил голос из задних рядов.

Козару споткнулся, но продолжал.

— По моим сведениям, по крайней мере двадцать человек вступили вчера в профессиональный союз. Кто сдаст сейчас профсоюзный билет и раскается, тому ничего не будет...

— А если не раскаемся, тогда что? — крикнул тот же голос.

— Если не раскаетесь, фирма расторгнет со всеми вами, как с обманщиками, контракты и взыщет судом с вас или с ваших родителей аванс, за пропитание и проживание.

Зиро толкнул Шиму:

— Теперь удобный момент.

Профсоюзный билет лежал в тавлинке рыбака и жег тело.

— Итак, никого из членов профсоюза нет? Мне тогда придется самому называть имена.

Шима не выдержал: протолкался вперед и стал развязывать тавлинку. Он стоял впереди всех, на него смотрели, руки его путались.

Но вот в руках его красная книжечка. Он пошел, протягивая ее Козару, но по дороге, вспомнив, что нужно рвать, разорвал и бросил наземь.

— Очень хорошо, — начал Козару, испытывая радость победы. — Кто следующий?

— Пароходы пришли! — крикнул неугомонный голос из задних рядов.

С севера из-за поворота, с той стороны, откуда суда никогда не приходили, появились три парохода. Они шли, как крейсера, в кильватер.

Козару схватил бинокль.

— Три парохода ассоциации!

На первом у трубы взбух белый хвост, потрепался и пропал. Спустя мгновение на рыбалке услышали долгий гудок.

— Пароходы пришли, — сказал Козару многозначительно, так, чтобы каждый понял: «Ну, я теперь разделаюсь с вами!» — Наше дело мы немного отложим.

— Неблагоразумно, друг, — говорил Бункицы, идя рядом с Юмено. — Вышло все это у тебя очень неосторожно. Ведь донесли.

Юмено шел, опустив голову.

— Я спохватился, но уже было поздно.

— Я понимаю: ты молод. Ведь он вскрыл твой матрас, а там у тебя целый склад. Теперь, я думаю, нас увезут в Японию.

— Я не поеду, Бункицы. Надо бежать...

— За нами будут следить. На лодке бежать — поймают, на катере — поймают, пешком, пробравшись через проволоку? Посмотрим, посмотрим!

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

«Рорё Суй-сан Кумиай» снарядила на Камчатку три парохода. Вооружила неводами «последнее слово техники», оборудованием для двух новых заводов и пулеметами. В трюмах — шестьсот рабочих.

Телеграфные агентства оповестили мир: «Ассоциация японских рыбопромышленников в советских водах в результате конфликта с советским правительством объявила свободную ловлю на Камчатке. Ассоциация отправила на Камчатку десять пароходов на рыбалки, ранее принадлежавшие ассоциации и отобранные Советами, а также заторгованные фирмой «Уда». Во главе экспедиции стоит господин Хосоя».

Хосоя вступил на флагманский корабль. На берегу собралась толпа зевак, тамбошя[29] и фоторепортеров. Выходило вроде того, что Хосоя выступал на завоевание новой страны. Он снял шляпу, взмахнул ею, водворяя тишину, и сказал:

— Япония не привыкла покоряться несправедливости. Я думаю, это поймет и министерство.

Пароходы загудели, фото защелкали, тамбошя забегали карандашами по блокнотам.

На седьмые сутки перед флотилией ассоциации, как и перед всякими другими пароходами, если нет штормов или иных препятствий, наметились снежные сопки Камчатки. Советские миноносцы не преградили пути, пулеметы напрасно таращили тупые рыльца в океан. Хосоя в глубине души думал, что Советы пошлют на Камчатку по крайней мере пару миноносцев и отряд Красной Армии. Ему казалось, что советское правительство, как и всякое другое правительство, не может иначе ответить на оскорбление, потому что его перестанут уважать и повиноваться. Советы пошлют миноносцы, тогда на сцену выступит Япония. Она не разрешит безнаказанно расстреливать свой коммерческий флот. Если же не будет ни миноносцев, ни отряда, что ж, — Хосоя соберет рыбку и уедет.