У царя Мидаса ослиные уши - Бьянка Питцорно

– Нет. Что с ним? Я нигде не могу его найти.

– Он не с нами, его забрали ночью.

– Кто забрал?

– Пограничники.

Что за чушь! Лалага не верила своим ушам. За что его арестовали? Что он такого сделал?

– Нет, что ты! Ты все так не поняла, – всплеснула руками Адель. – Он заболел, а твоего отца дома не было, пришлось везти Франческо на вертолёте в Лоссай, в больницу.

– Но когда он заболел? – спросила Ирен.

– Смотри-ка, ты тоже ничего не заметила! Ему стало плохо прямо на сцене во время последнего акта, но он сумел дотянуть до конца. А вот к комическому финалу не мог даже встать, отцу пришлось его заменить.

Значит, Пикка была права, подумала Лалага. А она, считавшая себя подругой бедняги Франческо и убеждённая, что узнает его в любом гриме, даже не заметила подмены!

– Но к чему такая спешка? С ним что-то серьёзное? Какой диагноз?

– Не знаю, – вздохнула Адель, пожимая плечами. – Температура была очень высокая. В прошлом году он проболел всю зиму, но потом выздоровел.

С террасы бара донёсся крик синьоры Карлетто, и Ирен пришлось бежать домой. Лалага дошла с ней до лестницы между двумя рядами олеандров и встретила Арджентину – согнувшуюся под грузом сумок и пакетов, бледную, под глазами мешки, растрёпанные сальные волосы наскоро прихвачены резинкой.

– Видала, как оно бывает? – обречённо сказала девушка, борясь с ветром, который раз за разом закручивал юбку вокруг её лодыжек.

– Что бывает?

– Да всё как обычно. Франческо нельзя играть на свежем воздухе, вечером становится слишком сыро. Доктора в Серрате столько раз ему говорили, да что толку? Мы же актёры, а где сейчас найдёшь театр со стенами?

Лалага не знала, что сказать, а расспрашивать не посмела. Что значит «как обычно»? Ей было до боли жалко не только Франческо, но и его сестру, родителей. Она восхищалась их чувством ответственности: чтобы не смущать коллег, Франческо стиснул зубы и с истинным героизмом доиграл спектакль до конца – может, ещё и потому, что не хотел испортить триумф Ирен. Вот он, неписаный закон театра, который всё время приводят в газетах и книгах: «Шоу должно продолжаться несмотря ни на что».

Ей вспомнилось бледное лицо, запавшие глаза, подчёркнутые темным гримом... Теперь она понимала, что эти глаза горели не только от наигранного гнева, обращённого против старика Андраде, но и от настоящей лихорадки, от неподдельного истощения. Это было красивое, благородное лицо, лицо античной статуи, Антиноя, которого мать показывала ей в Риме, в музее Ватикана. Тогда Лалага ещё записала в дневнике путешественника: «Надо мной все смеются: говорят, что я влюбилась в статую».

А теперь, значит, она понемногу, сама того не осознавая, влюбилась в Франческо? Поэтому, значит, ей так хочется плакать?

– Ты сама-то как? – мягко спросила Арджентина. – Живот прошёл? Жаль, что вчера ты не смогла выйти на сцену.

– Ничего, Ирен отлично меня заменила.

– Да, она молодец, твоя подруга. Слушай, мне уже пора идти, меня ждут. Прощай, Лалага, и спасибо тебе за всё.

Арджентина обняла её и поцеловала в щеку. Лалага сунула свою коробку в пакет:

– Пожалуйста, когда увидишь его, то есть Франческо, можешь пожелать от меня здоровья и всего самого наилучшего? И ещё передать этот подарок? Я сама сделала.

Они отошли в сторону, пропуская толпу людей, высадившихся с прибывшего катера. Лугия с сумкой в руке, плача, обнимала синьору Дередже. При виде Лалаги лица актёров просветлели.

– Эх, если бы твой отец вчера остался здесь, может быть, и Франческо был бы сейчас с нами – вздохнула Жизелла, протягивая ей для поцелуя Чечилию.

А дедушка взял её за обе руки и, заглянув в глаза, шепнул:

– Ты молодец, что вчера вечером почувствовала себя плохо. Жаль, мы сами не поняли, что твоя подруга сыграет лучше тебя.

И вот наконец катер покинул порт. Но люди на причале всё махали руками, пока он, подпрыгивая на пенных гребнях волн, не скрылся за Ржавым мысом.

Ирен так и не вернулась – наверное, задержалась в баре: в ветреные дни многие купальщики, не имея возможности пойти на пляж, отправлялись туда с самого утра, чтобы поиграть в карты, и работы было больше, чем обычно.

Лалага запахнула на груди синюю шерстяную кофту с золотыми матросскими пуговицами. У неё замёрзли ноги. «Наверное, стоило надеть брюки», – подумала она.

Глава третья

Когда Лалага пришла домой, Тильда ещё не встала.