Дети Империи - Олег Измеров

– По-русски это вообще не называют, это бейдж.

– Бейдж почетного гостя великого рейха. Чтобы не показывать пропуск каждому встречному. Статус почетного гостя дает вам право говорить не на немецком языке, не приветствовать членов партии и не отвечать на партийное приветствие. И вообще вести себя как иностранец.

– Можно даже «ку» не делать?

– Я не знаю, что такое «делать «ку». Видимо, в МГБ что-то напутали при вашем инструктаже.

Значит, контактер не знает про «Кин-дза-дза» или этот немец опять темнит.

– А у меня вообще не было инструктажа. Сказали, что у вас все расскажут.

Пусть побольше объяснит. Может, что и выловится.

– Конечно, расскажут. Да, и еще на случай, если потеряетесь, и на разные мелкие расходы. – И Дитрих протянул Виктору пачку рейхсмарок.

– Спасибо, у меня есть.

– Виктор, вы аскетичны, как герой Древней Спарты, но в рейхе личных денег не бывает слишком много. Это не СССР. Берите, берите.

– Спасибо. Где расписываться?

– К чему эти мелкие торгашеские расчеты? У нас с вами отношения на доверии.

И Альтеншлоссер повернул ключ зажигания. В этот момент Виктор понял, что путь обратно уже отрезан – по крайней мере, до выполнения задания.

Глава 9

На крыше мира

Красный «фиат» легко вилял по изгибам асфальтированной лесной дороги. «И тут они все-таки по автодорогам обгоняют», – подумал Виктор.

Возле приемника торчало какой-то устройство с широкой щелью. Дитрих, не отрываясь взглядом от дороги, порылся правой рукой в бардачке, вытащил оттуда квадратную кассету толщиной с бутерброд и сунул в щель. Послышались звуки фокстрота с длинным названием «Auf dem dach der welt da steht ein Storchennest»[19] – Виктор вспомнил, что похожая музыка звучала в фильме «Смелые люди», в сцене со связной-цветочницей возле кинотеатра.

– Люблю музыку моей молодости, – признался Дитрих. – А вы, Виктор?

– Я тоже. «Этот День Победы порохом пропах…»[20]

– Да… Во сколько жертв обошелся нашим народам этот День Победы в вашей реальности? Как видите, могло быть иначе. В сорок первом осенью меня призвали. Прослужил в танковых во Франции. Осваивали матчасть трофейных «Сомуа». Виноградники на склонах, изумительные вина, горячие упругие подружки. Потом прокатились на юг. Никаких жертв, никто из местных там уже не хотел воевать. По-мальчишески завидовали тем, кто дерется в полках Роммеля. Познакомился с одной местной девчонкой, повеселились мы с ней, а потом она возьми и предложи мне подсыпать яд на офицерской кухне. Сыграл я перед ней такого простачка, а через нее удалось выйти на террористическую группу. Тут мне и предложили служить по другому ведомству. А вы не меняли круто судьбу из-за женщины?

– Нет. А что с ней потом было?

– С кем?

– Ну что подсыпать яд предлагала?

– А что в Союзе делают за попытку массового отравления в условиях военного времени? Фюрер как-то признался, что ненавидит шпионок за то, что они ложатся в постель ради задания и губят мужчин.

– Надеюсь, он сказал это не на основе личного опыта?

Дитрих зыркнул на него глазами через зеркало в салоне; Виктор ответил ему незамутненным невинным взглядом солдата Швейка.

– Разумеется, нет. Иначе ваши историки ухватились бы за такие факты. В обеих реальностях. К сожалению, нас все время стравливают американцы и англичане, их цель – владеть Азией. А наша с вами цель – сохранить мир. Вы за мир, Виктор?

– Спрашиваете. А что я должен делать? Что говорить, вообще как это все будет?

– Не торопитесь. Ваша роль будет простой и кульминационной в мировой истории. Вам все расскажут и покажут за пять минут. А до этого вы должны отдыхать и наслаждаться жизнью.

– Идеал бездельника. Или быка, откармливаемого на убой. Я как-то привык работать.

Машина вырулила на широкое шоссе, Дитрих добавил газу, так что стрелка спидометра запрыгнула за 130. Двигатель плотоядно урчал. Кассетник, перебиравший по очереди фокстроты, вальсы и танго, затянул «Was kann so schön sein wie deine Liebe»[21] в исполнении Гиты Алпар. Дитрих добавил громкость.

– Одна из моих любимых, – признался он. – Из немцев моего поколения так и не выветрилась сентиментальность.

– «Ваша записка в несколько строчек…» – подпел Виктор в тон мелодии. – У нас Шульженко пела.

– Вот видите, наши народы любят одни и те же песни. В годы становления партии рабочие переделывали много советских шлягеров. «Und höher, und höher, und höher…» Узнаете? «Все выше, и выше…»

– Почему рабочие?

– Вы думаете, в партию шли лавочники? Шли рабочие, революционный пролетариат с революционными песнями, которым они придумывали новые слова. Кстати, ваш марш – «Пам-парам-парарам, пам-парам-пам-пам…» – очень неплохо. Он мог бы звучать на наших парадах. Кто автор музыки?

– Давид Тухманов.

– Жаль… доктору Геббельсу будет сложно объяснить.

– А то, что вы напели, сочинил Хайт.

– Сейчас это не исполняют… Да, о рабочих. Знаете, я тоже из рабочей семьи и тоже привык работать. Из вас, Виктор, мог бы выйти добропорядочный немец. Гражданин.

– Почему именно немец?

– Потом объясню. Скоро вокзал.

– А разве мы летим в Берлин не самолетом?

– Мы летим поездом. Экспресс «Летучий Баварец».

Вскоре они влетели на улицу польского городка, обозначенного на дорожном указателе как «Рейхшоф», с аккуратными малоэтажными домиками под красными черепичными и зелеными железными крышами; белые, желтые, розовые, красно-кирпичные, они казались созданными из пряничной глазури и крема, словно весь город был огромным красивым тортом. Всюду виднелись надписи на немецком, готическим шрифтом – из-за скорости Виктор не успевал их прочесть. Встречные полицейские отдавали машине честь; Виктор заметил, что стражи порядка вооружены короткими автоматами, ну очень похожими на чешские «скорпионы», только с прямыми длинными магазинами патронов на тридцать, а на колясках полицейских мотоциклов стоят МГ-42. В его реальности «скорпионы» стали выпускать года на три позже. Видимо, чехи со «Збройовки» здесь раньше подсуетились составить конкуренцию столь любимому нашими киношниками творению фирмы «Эрфуртер машиненфабрик».

– Похоже, здесь вас хорошо знают.

– Их просто предупредили по радио. Вы любите пиво?

– Так себе. Не хочу полнеть.

– Здесь варят прекрасное пиво. К сожалению, в польских провинциях рейха после обострения отношений русских ненавидят гораздо больше, чем в Германии. Поэтому сейчас едем к Немецкому центру, оттуда по переходу идем на вокзал.

«Фиат» вырвался из уличной тесноты на асфальтированную площадь, вытянутую вдоль огромного здания в виде пяти многоэтажных блоков, объединенных понизу большим вестибюлем в два и четыре этажа. Центральный блок был этажей в двадцать пять и напоминал уступчатую верхушку американского небоскреба, отличаясь от сталинских высоток грузностью и массивностью. Каждая из ступеней была украшена фальшивыми колоннами, облицованными гранитом, так, как будто бы они были сложены из больших прямоугольных камней; блок был увенчан ребристым стеклянным куполом, что навевало некоторые ассоциации с рейхстагом, а на самой вершине его примостился круглый купол обсерватории. С центральным блоком арочными мостами соединялись расположенные по углам четыре блока этажей в семнадцать или восемнадцать. Над главным входом в виде тяжелой романской арки, как и следовало ожидать, красовалась свастика в круглом лавровом венке, а на фасаде повыше висел огромный портрет Гитлера. Все это вместе чем-то напоминало рыцарский замок, разукрашенный бронзовыми скульптурами.

Дитрих лихо запарковался у входа. Виктор поспешил нацепить на куртку гостевой бейджик. В само здание они не пошли, а спустились в какой-то длинный подземный переход, у входа в который стояли двое полицейских и висела табличка «Breitspurbahnhof». «Станция «Большая дорога» или что-то в этом роде, что ли?» – подумал Виктор. Тоннель был обложен желтоватыми плитками и красным гранитом. Народу было не слишком много, какого-то страха и зашуганнности в лицах встречных прохожих Виктор не заметил. Обычные пассажиры, идущие с поезда или электрички. В одежде как-то побольше элегантности и изыска, особенно у дам, в пальто которых подчеркивалась талия. Дамы рейха также выделялись профессионально сделанными прическами и более ярко накрашенными, чем в СССР здешней реальности, губами. Неясно, были ли это немцы или онемеченные поляки, однако, судя по внешнему виду, жизнь в рейхе эту публику вполне устраивала. На гостевой бейджик никто не пялился, и Виктор решил продолжить расспросы:

– А для чего Немецкий центр?

– Для укрепления и формирования нации. Например, для того, чтобы дать каждому возможность приобщиться к нашей великой культуре.

– Вы считаете, что у немцев самая великая культура?

– Зачем так упрощать? Но согласитесь, государства не везде поощряют развитие культуры и не везде заботятся о том, чтобы она не деградировала. Я имею в виду не только богему, и даже вообще не богему, а, например, культуру для самых широких масс, для каждого рабочего.