Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя - Сергей Марков

— Хорошо сказал Кортасар, — оценил Рауль Кастро. — Фидель гордится нашим «Домом Америк».

— И Маркес высказывается примерно в этом же духе. Но почему беженцы покидали Кубу — простите, я сам был свидетелем, как в 1980 году, когда в очередной раз ненадолго открыли границу, они уплывали на барках, лодках, плотах, чуть ли не на корытах и надувных матрацах, несмотря на то, что залив кишмя кишит акулами?

— Gusanos, — промолвил Рауль, густо поливая кетчупом запеченную кабанятину. — Убийцы, грабители, воры… Черви.

— Но ведь среди них были не только бандиты и гнилая интеллигенция, хотя интеллигенции много, мои знакомые поэты, художники бежали, а и совсем простые люди.

— Gusanos, — повторил Рауль с едва ли не угрожающим нажимом. — А Гарсия Маркес — замечательный человек, большой писатель. Он сразу принял нашу революцию. Потому что она была народной. Потому что он сам является частью этого народа. Неважно — колумбийского, кубинского… Латиноамериканского. Это неразрывная общность, имеющая сотни составляющих. Кстати, Габо нам рассказывал, что, когда был в Москве на фестивале молодёжи, ему говорили, что он похож на армянина. Он смеялся, что вовсе не исключено, что в его жилах течёт и армянская кровь. Он как-то перечислял свои крови: испанская, французская, африканская, его отец был метис, индейская… Да дело не в этом. Дело в его всемирной отзывчивости.

— А это правда, что он благодаря своей дружбе с Фиделем освободил из тюрем Кубы сотни политических заключённых? — не унимался я, чувствуя, что чекист Сергей уже готов применить в отношении меня табельное оружие.

— У нас нет политических заключённых, — сказал Рауль Кастро, тоном давая понять, что продолжать разговор не намерен.

Через своего блистательно незаметного переводчика Рауль стал говорить Ульянову, что в «Освобождении» ему больше всего нравится тот момент, когда маршал Жуков спорит со Сталиным, который министру обороны острова Свободы тоже очень нравился.

Уже на лестничной площадке, когда мы вышли проводить гостя, младший брат Фиделя сказал мне, чинно перейдя на «вы», хотя весь вечер называл на «ты»:

— А вообще-то не берите в голову бабьи сплетни, молодой человек. Имеет значение лишь то, что мы, а главное, Фидель с Че Геварой замышляли ещё в Мексике и потом в горах Сьерра-Маэстра, когда сражались с войсками диктатора. А замышляли мы то, чтобы все были счастливы, — помолчав и как-то вдруг совершенно протрезвев, чётко, делая паузы между фразами, каждую из которых как бы нагружая памятью о двадцатипятилетней борьбе, говорил Кастро-младший. — Чтобы не было голодных и нищих. Чтобы дети учились. Чтобы все, даже никому тогда не нужные старики имели возможность бесплатно лечиться. Чтобы развивалась наука. Фидель с Эрнесто мечтали о том, чтобы учёные на Кубе изобрели лекарство от рака. Чтобы автомобили и вообще все машины и механизмы работали на солнечной энергии и энергии ветра. Космический корабль, который мог бы долететь до Марса… И чтобы все в мире узнали, что Куба — страна не только боксёров, шахматистов, сахарного тростника, разных мастей проституток, не только место жительства Хемингуэя! Тебе, как журналисту, будет интересно, — уже стоя в лифте, бросил напоследок Рауль. — Это была идея Фиделя и Че Гевары создать на Кубе крупнейшее информационное агентство, которое рассказывало бы правду в ответ на море лжи. Хотели назвать «Пренса кубана», но аргентинец Че настоял на том, что агентство должно представлять континент. Назвали «Пренса Латина». А начинал будущий нобелевский лауреат Гарсия Маркес. Вот такие парни работали на революцию! — донеслось уже снизу, из шахты лифта.

53

…Двадцать первого января 1959 года в гаванском Национальном дворце Фидель Кастро произнёс пятичасовую обличительную речь. Он сравнивал преступления, совершённые в период диктатуры, с теми, которые были осуждены в Нюрнберге, приводил шокирующие факты, утверждал, что общенациональный опрос показал: «девяносто три процента населения Кубы одобряют суды и казни»!.. На следующий день газета «Ла Революсьон» писала, что расстрелы являются возмездием «варварам, которые насиловали детей и женщин, вырывали у людей глаза, кастрировали, жгли огнём, отрывали яички и сдирали ногти, запихивали железки в женские влагалища, отрезали пальцы — тем, чьи действия, мягко выражаясь, представляют собой ужасающую картину».

Вернувшись из Гаваны, Мендоса улетел в Колумбию, Маркес остался в Каракасе — зарабатывал деньги в журнале «Венесуэла графика», а по ночам корпел над прозой. Перечитав «Полковнику никто не пишет», сопоставив «Старика и море» с кубинской действительностью, с рыбаками из Кохимара, с мальчишками, с которыми разговаривал на улицах, Маркес вновь принялся за повесть. Мерседес была против — она считала, что художники, слишком долго работающие над одной картиной, её «записывают», она утрачивает первоначальную свежесть и вянет, как цветы. (Кстати, почти каждый день меняя цветы в комнате, она приучила к этому и мужа: впоследствии Маркесу всегда лучше работалось, если в вазе на столе стоял свежий букет цветов, лучше жёлтых.)

В конце февраля Маркес получил письмо из Мехико от друга Альваро Мутиса. Тот описывал Мексику, её памятники, природу, политические свободы, вернисажи, книжные ярмарки, кинофестивали… Мутис писал, что в Мексике Габо осуществит мечту писать сценарии, по которым будут сниматься картины со звёздами. Но когда Маркес решился-таки перебираться в Мехико, пришло известие, что за левацкие взгляды, прокоммунистические, протроцкистские высказывания (на самом деле — за растрату средств на угощения и поддержку многочисленных друзей, в том числе Маркеса, из бюджета компании «Эссо», отдел рекламы в которой возглавлял) Мутис угодил в тюрьму.

В иллюстрированном журнале «Боэмия», который, как и прежде, доставляли из Гаваны, Маркес читал пространные выступления Фиделя. Тот уверял, что у кубинской национально-освободительной революции нет и никогда не будет ничего общего с «коммунистическими диктатурами СССР и Восточной Европы, держащими свои народы в застенках и утопившими в крови попытку народного восстания в Венгрии».

Почти ежедневно латиноамериканские газеты писали о Кубе. Высказывались и недоумения по поводу того, что Фидель и его молодые соратники-барбудос, захватившие власть, не повели себя так, как поступают обычно после переворота, например, как в своё время большевики в России, и не расселились в царских хоромах — в многочисленных шикарных резиденциях диктатора Батисты.

«Венесуэла графика» тем временем становилась на потребу публики всё более «порнографика». Однажды утром, увидев в киоске продающийся номер со своим репортажем со съёмочной площадки, где снималось мягкое порно, Маркес понял, что ему уже неудобно представляться корреспондентом такого журнала. Дома Мерседес, его «священный крокодил», робко спрашивала, не лучше ли ему всё-таки бросить эту работу, хотя за неё и платят деньги — репутация дороже.