Друзья Высоцкого - Юрий Сушко

– Что? Вот так-то…

А он:

– Да… Да… Вот, напоили!..

И вот так – он сидит, а я говорю:

– Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо…

А он мне:

– Мишка, я людей подвел!

И заплакал вдруг. Я спрашиваю:

– Каких людей?

– Да понимаешь… я там обещал кому-то шарикоподшипники достать для машины… Я так людей подвел!

– Вовчик, ну каких людей?..

– Ну, я могу достать, там, понимаешь… Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел…

Даже в больнице, вместо того чтобы подумать: «Елки-палки! Где я очутился?» – он об этом плачет, в своей байковой пижаме красной… Потом он вдруг опомнился, говорит:

– Мишка, тебе нужно уходить!

– А что такое?

– Да ты знаешь, все-таки это настоящая психиатричка, ну – повяжут тебя, повяжут!..

Ну, бить не будут, но повязать могут! Я говорю:

– Знаешь, Вовка, я все думаю, что мы с тобой – какие-то никому не нужные птицы!

А он схватил меня за руку – у него есть такая песня о подстреленных лебедях – и говорит:

– Мишка, этого не может быть! Я здесь, в больнице, стал думать об этом и вспомнил эту свою песню…

Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая – там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и нас не греет… И вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и воем потихоньку… Жуть!.. Это тоска его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы – ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки… А он мне звонит: «Мишка, если не приедешь – повешусь! Потому что я смотрю на эти французские деревья, и мне повеситься хочется! Что мне здесь делать?!» И вот это безумие вангоговское, Володькины рыжие волосы, как в больнице бывает – клочками, и пунцовая байковая пижамка Ивана Бездомного… И стоим мы оба, и ревем – о каких-то неведомо куда улетевших лебедях… А при всем этом – солнышко, солнышко, солнышко, за окном – французики, кепочки, помпончики, а тут стоят два каких-то осколка римской империи, и тошно им… Ну нам всегда плохо – куда русского не привези, ему всюду плохо!..»

После выписки из больницы Высоцкого они виделись в Париже еще раз, чтобы расстаться уже навсегда. Шемякин собирался в Грецию, Владимир уезжал в Москву. Михаил на прощание лепетал какие-то бессвязные слова:

– Володька, вот ты видишь – корабли плывут, деревья там… По небу облака плывут, по Сене кораблики. Кто-то гудит: у-у-у! Давай, назло всем – люди ждут нашей смерти, многие… И ты им доставишь радость! А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Смотри – цветут деревья. Париж, Риволи, Лувр рядом!.. Вовка! Давай, а?..

Но видел: у Высоцкого в глазах была уже такая странная печать смерти.

– Мишенька, попробуем! – только и сказал. Сел в желтое такси, помахал рукой из открытого окна и уехал. И сразу стало пусто-пусто…

Когда случилось самое страшное, Шемякин был в Афинах и, естественно, ничего не знал. Сидя поздней душной ночью в ресторане со своей знакомой американкой, Михаил пил анисовую водку – узо и болтал о всяких пустяках. Но чувствовал: с его спутницей что-то происходит. Неожиданно она взяла его за руку и спросила: «Ты сильный человек?» – «Да, конечно». Она еще крепче сжала его ладонь: «Ты точно сильный?» – «Ну, конечно, милая! Ты что? Мы все, как атланты, вообще всю Землю держим на плечах!» И увидел в ее глазах слезы. В этот момент он все понял. Взглянул на нее и спросил: «Володя?..» Она заплакала и сказала: «Кончено!»

Для него утрата друга была самой большой болью в жизни. Шемякин говорил: «Потерять такого человека – такого живого, самого остроумного, самого безумного, самого близкого!.. Вот так, как иногда в детстве мы ловим маленьких рыбок: набираешь – счастье! – а они ускользают… Вовка взял – и ускользнул. Нечестно, нечестно! Обманул меня!..»

Напрасно их общий с Высоцким приятель пытался утешить: «Миша, не расстраивайся – красивые люди должны уходить молодыми!»

«По православному обычаю мы поминали Володю на девятый день, – рассказывал польский актер Даниэль Ольбрыхский. – В русской церкви в центре Парижа шла служба. Миша Шемякин во время панихиды распластался на полу, раскинув руки, и рыдал во весь голос, заглушая стенаниями пение хора. Из церкви поехали в его странную квартиру-студию у Лувра: сестры Поляковы, Шемякин с женой и дочкой и я. Стиль жилища напоминал старую Россию, этот же аромат я ощущал в старых квартирах московских друзей. Обилие икон, приглушенный свет, как на русских полотнах ХIХ века. На столе, как положено, любимая еда Володи: селедка, водочка, икра, огурчики. На горячее – борщ и бефстроганов с гречневой кашей. И пустая рюмка с тарелкой… Помянув друга и утерев слезу, мы стали вспоминать веселые истории, которые с нами происходили…»

В своей мастерской Шемякин обнаружил среди бумаг стихотворную записку от друга:

Как зайдешь в бистро-столовку,По пивку ударишь,Вспоминай всегда про Вовку:Где, мол, друг-товарищ?... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Поживем еще, братишка!По-жи-вь-ем!Po-gi-viom.

Справа на листке было посвящение: «Михаилу Шемякину, чьим другом посчастливилось быть мне!» Прочел, подумал и вслух произнес: «Судьба облагодетельствовала меня – дружба с гением выпадает не всякому».

После 1980 года Шемякин решил перебраться в Америку. Когда он впервые побывал в Нью-Йорке, то был ошеломлен мегаполисом, понял, что, как художнику, ему на данном этапе необходим именно этот город с его ритмом, с его размахом. Плюс ко всему, рассказывал он, когда на Францию стал надвигаться Миттеран со своими социалистами, то уже, как говорится, пуганая ворона куста боится. Не мешкая, погрузил багаж на корабль и отбыл за океан. Шемякин любил цитировать де Голля, который говорил: «Люблю Францию, но ненавижу французов». Правда, уточнял: «Я бы не сказал этого про всех французов. Я 10 лет прожил в Париже и очень его люблю, но терпеть не могу парижан. Русским трудно контактировать с французами – хотя они приветливые, может, даже чересчур… С американцами проще».

Марина Влади, правда, была уверена, что Шемякин покинул Францию из-за проблем с налоговыми службами. Он уехал один, ни Ревекка, ни дочь не захотели покидать Старый Свет.

Первые годы своей американской биографии Шемякин жил в районе Сохо, где была относительно невысока арендная плата за жилье. Только по вечерам там без ножа и бейсбольной биты под мышкой на улицу лучше было не выходить. Но ничего.

А потом времена изменились. В середине 80-х итальянская мафия скупила все здания бывших фабрик в округе. Уголовники-беспредельщики, «ангелы ада» покинули Сохо, и район стал одним из самых фешенебельных в Нью-Йорке. Шемякину пришлось подыскивать более скромное пристанище. Таковым оказалось местечко под названием Клаверак (Клеверное поле), где находился заброшенный замок. Еще мальчишкой Миша зачитывался Вашингтоном Ирвингом. Как-то ему приснился очень необычный пейзаж, силуэт каких-то гор. Сон этот утром он зарисовал. А когда подыскивал себе участок земли в Америке, обнаружил, что находится в месте, которое почти совпадает с его детским рисунком. Оказалось, что Клаверак основали голландские поселенцы, и Ирвинг именно там писал о Рип ван Винкле. Не мистика ли?!