В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок

Ясно, какую важную роль играла леди Дороти: она была не только посредницей, которая отстаивала интересы сына, но и считалась одной из наперсниц королевы.

В 1585 г. вышел и еще один трактат, «Письмо о состоянии», в котором снова поносили Дадли и повторяли обвинения из «Благоденствия Лестера».[902] Высокомерие Дадли и его стремление управлять Англией целиком поддерживается его алчной женой Леттис Ноллис. Супруги едины в своем желании свергнуть королеву. «Кто же теперь превыше его светлости при дворе, с его гордыней и тщеславием? Потому и женился он на себе подобной графине, которая подходит мужу по складу характера, ибо она больше похожа на правительницу, чем на верноподданную…»[903] По словам авторов трактата, Леттис «заботится о том, чтобы ее муж верховенствовал над всей знатью. Прекрасно понимая, что остальные не посмеют перечить и что в настоящее время они всецело в его распоряжении, полагала она, что и ей подобает распоряжаться всеми придворными дамами, и потому все ее поступки и помыслы были направлены на то, чтобы, если ее величество, желая потешить какого-нибудь иноземного принца или посла, велела сшить себе новое платье, то и… у нее, две недели спустя или по крайней мере перед отъездом посла, появлялось платье того же покроя и фасона, во всех отношениях подходящее ее величеству и во всех отношениях такое же дорогое, как платье ее величества, если не дороже и не пышнее, чем у нее».[904]

Авторы «Письма» утверждали, что Леттис умышленно соперничала с Елизаветой на важных государственных приемах: «[Ее] невыносимую гордыню ее величество заметила и, после ряда предостережений, увещеваний… что, как одно солнце освещает землю, так и в Англии всего одна королева, за ее самонадеянность ее величество дала ей пощечину и недвусмысленно прогнала ее от двора».[905]

Однако, как написано в трактате, хотя Леттис отказали от двора, ее муж продолжает «исподволь внушать ее величеству, что лишь на него может она рассчитывать [как на] главнейшую опору в стране».[906] В конечном счете Дадли способен удовлетворить свою жажду власти, став фаворитом королевы; монополизировав Елизавету как физическое лицо, он монополизирует всю Англию как лицо юридическое.

Пока при дворе сплетничали, Дадли затаился. В письме к другу он спрашивал: «В эти опасные дни кто может избежать клеветы и лжи? Я со своей стороны полагаюсь на Бога, надеюсь, что Он даст мне благословение жить в Его страхе и вести себя верно к моей государыне и честно по отношению к миру. Вот так я избавлюсь от злых наветов».[907]

В 1584 г. Мария Стюарт отправила Елизавете письмо, в котором содержались скандальные сведения, скорее всего полученные ею от Бесс из Хардвика, то есть графини Шрусбери.[908] Вполне возможно, что письмо перехватил Сесил и Елизавета его не читала. Ранее Бесс из Хардвика служила камер-фрейлиной Елизаветы вместе с Кэт Эшли, Бланш Парри и Дороти Стаффорд, но попала в опалу из-за своего участия в тайном браке Кэтрин Грей. В 1568 г. она в четвертый раз вышла замуж за Джорджа Талбота, графа Шрусбери; на следующий год графу поручили охранять Марию Стюарт. Когда Марию перевезли в замок Татбери, Бесс было сорок один год, а Марии – двадцать шесть. Они проводили вместе большую часть дня, вышивали, сплетничали, но поссорились после того, как Бесс заподозрила, что у Марии роман с ее мужем, Джорджем Талботом. В письме к Елизавете Мария сообщала, что Бесс не хранит верность королеве; она якобы подробно рассказывала, как служила при дворе королевы Англии. Мария предваряла письмо кузине следующими словами: «С прискорбием объявляю о том, что такие вопросы должны подвергаться сомнению, но очень искренне и без гнева, и призываю Бога в свидетели, что графиня Шрусбери говорила мне о вас… и почти на все ее речи я отвечала возражениями и выговаривала указанной даме за то, что она так вольно думает и говорит о вас вещи, в которые я совершенно не верю».

Бесс из Хардвика якобы сообщила Марии, что Елизавета, в присутствии одной из своих фрейлин, дала Дадли слово выйти за него замуж «и что она спала с ним бесконечное число раз, позволяя ему такие вольности, словно они были мужем и женой». В письме утверждалось, что Елизавета соблазняла и других мужчин, в том числе Кристофера Хаттона, начальника ее стражи, которого она затем взяла к себе в любовники. Королева целовала французского посланника Симье, позволяла себе «недопустимые вольности с ним» и выдавала ему государственные тайны. Кроме того, она «столь же безнравственно» «забавлялась» с герцогом Анжуйским, «который однажды застал вас у двери вашей опочивальни, и вы встретили его в одной ночной сорочке и халате, и потом вы позволили ему войти, и он пробыл у вас почти три часа». В этом примечательном письме Мария намекает на ходившие тогда слухи о том, что у Елизаветы имеется какой-то физический недостаток, из-за которого она не может жить нормальной половой жизнью и, таким образом, она не способна зачать ребенка: «Вы не такая, как остальные женщины… и вы никогда не потеряете свободы заниматься любовью и всегда будете развлекаться с новыми любовниками».[909]

Бесс из Хардвика отрицала, что распространяла такие клеветнические обвинения; в конце концов Тайный совет признал ее невиновной. Однако письмо Марии Стюарт подтверждало, как опасны слухи, исходившие из внутренних покоев королевы. Интимные подробности о жизни Елизаветы не потеряли своего значения даже после того, как Елизавета вышла из детородного возраста. В то время как заговорщики мечтали лишить Елизавету жизни, Мария Стюарт, подобно прочим полемистам-католикам, стремилась задеть честь королевы, усомнившись в ее притязаниях на звание «королевы-девственницы», понятия, получившего для нее такое большое значение.[910]

Глава 38

Особая милость

В 1584–1585 гг. немецкий дворянин по имени Лупольд фон Ведель путешествовал по Англии и Шотландии. Он наблюдал местные обычаи и посетил несколько королевских дворцов. 27 декабря 1584 г. он проплыл по Темзе в Гринвич, где на Рождество и Новый год собирался двор.[911] Официально Елизавета еще носила траур после смерти своего последнего поклонника, герцога Анжуйского, и своего ведущего протестантского союзника в Европе, принца Оранского; она была в черном бархатном платье, расшитом серебром и жемчугом. Поверх платья она надела прозрачное серебристое кружево. Хотя во внутренних покоях она, как говорили, стремится к простоте, почти к аскезе, ее публичный образ был продуманно роскошным.