Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

Пишу о том не хвальбы ради, а в порядке самоотчета перед капитаном Татариновым и всеми, кого объединяет это имя. Горько, больно, обидно, что не только нет никакой государственной программы по увековечиванию полярных героев России, но и святое кровное дело их заброшено, предано забвению.

И вот недавно — не на Севере, в Севастополе — поднимаюсь на палубу четырехмачтового барка «Георгий Седов», который пришел на ремонт в Камышовую бухту. И капитан за стаканом чая рассказывает, как и чем зарабатывает ныне красавец-барк себе на паруса, команде на жизнь. Возит интуристов в северные моря. А те носят матросские робы, спят в подвесных койках, сбрасывают снег с палубы, живут в кубриках, во всю играют в полярных мореходов. Немцы играют, чехи, французы, итальянцы, швейцарцы, американцы… И песни матросские поют, и снасти какие-то им тянуть доверяют. В общем, играют в «двух капитанов», в Брусилова и Русанова, Норденшельда и Нансена…

Эх, были б деньги и я так поиграл! А парней бы наших, всех этих нынешних рокеров-брокеров-диллеров-маклеров-дистрибьютеров, провезти разок под северным сиянием меж заснеженных льдов!

Вот о том и толковали мы с капитаном, а потом спустились палубой ниже и прошли в судовой музей. Он здесь вроде судовой церкви — эдакое святилище памяти Георгия Седова. На маленьком стенде хранится под стеклом подлинный гвоздь из деревянного корпуса «Святого Фоки» — кованый ржавый нагель. Поодаль висят портреты Георгия Седова, его сотоварищей и музы полярных капитанов — Ксении Темп. Они снова вместе, как тогда, в Архангельске, в последнем вальсе командора. Они и сейчас вальсируют, как тогда, когда «Георгий Седов» в белых парусах качается на крутой волне, и кружит по морям и океанам архангелгородскую прелестницу Ксению, затаив ее лик в недрах корабельной души. Так вершится поминальная мистерия и по Георгию Брусилову с его преданной Ерминией, по всем, для кого подвенечная фата обернулась снежным саваном Арктики.

Два капитана, два Георгия, одна книга, одна судьба…

ЗАГАДКА ПОЧТОВОЙ ОТКРЫТКИ

Первая и пока единственная в мире высокоширотная зимовщица Ерминия Жданко, исчезнув во льдах Арктики в 1913 году, подала о себе весть в 1928.

Если бы за настоящие приключения давали бы «оскаров», то история с полярной шхуной «Святая Анна», наверное получила бы наград не меньше, чем нашумевший фильм о «Титанике». Тем более, что драматические события разворачивались примерно среди тех же льдов и айсбергов. Напомним, о чем идет речь.

В злосчастный год гибели крупнейшего лайнера мира отправилась на встречу льдам и неизвестности небольшая парусная шхуна, бывшее зверобойное судно, «Святая Анна». Перед ней стояла непростая даже для современного атомохода задача — пройти северным морским путем из Петербурга (потом из Александровска-на-Мурмане) во Владивосток. Опасный и тяжкий крест подобного предприятия взвалил на себя 28-летний офицер императорского флота — лейтенант Георгий Брусилов. Об Арктике он знал не понаслышке, судно было приспособлено к сжатию ледяных полей, запасов хватало на несколько зимовок. Может быть, поэтому Георгий Львович рискнул взять в этот поход свою дальнюю родственницу Ереминию Жданко. Впрочем, не все так просто…

Можно было бы смотреть на нее, как на сумасбродную генеральскую дочь, которая в силу каприза «увязалась» за экспедицией, если бы не знать характера этой 20-летней казачки. В четырнадцать лет она едва не укатила к отцу в Порт-Артур, чтобы защищать с ним крепость. Узнав, что дальний родственник семьи — Георгий Брусилов — затеял небывалое плавание со зверобойной охотой на всем пути через Ледовитый океан, Ерминия умолила Брусилова взять ее хотя бы вокруг Скандинавии до Александровска-на-Мурмане (ныне Полярного). В Екатерининской же гавани — последнем оплоте цивилизации на предстоявшем пути — выяснилось, что несколько членов экипажа сбежали с борта шхуны, предчувствуя гибельный рейс, а лейтенант Андреев, друг детства Брусилова в назначенный срок на «Святую Анну» не прибыл. Девушка в сердцах писала родителям: «Этого Андреева я видела на «Святой Анне» в Петербурге. И как-то сразу почувствовала недоверие и антипатию… С Андреевым должны были приехать в Александровск ученый Севастьянов и доктор,, но вдруг накануне отхода оказалось, что ему «мамочка не позволила», а попросту он струсил… Между тем, когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло… Аптечка у нас большая, но медицинской помощи, кроме матроса, который был когда-то ротным фельдшером, никакой. Все это произвело на меня такое удручающее впечатление, что я решила сделать, что могу, и вообще чувствовала, что если я тоже сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу». Такие вот мотивы, весьма далекие от порыва взбалмошной барышни. Ереминия окончила медицинские курсы (тогда они назывались «самаритянскими»), и потому считала своим профессиональным долгом сопровождать экипаж «Святой Анны» в качестве лекаря. К тому же она на столько вошла в курс всех дел экспедиции, что даже внесла в общий пай двести рублей из своих скромных личных средств. Тем не менее Брусилов весьма сомневался, брать ли девушку с собой. Все решила телеграмма, которая пришла от генерала Жданко в ответ на просьбу дочери разрешить ей поход на шхуне: «Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама». Она и решила…

Знала ли Мимка, как ее звали дома, на что себя обрекает? Кое о чем догадывалась, прокачавшись месяц в полярных водах на деревянном парусном судне среди простых мужиков, не стеснявшихся, как и все матросы, в выражениях. Но могла ли она представить себе все тяготы зимовки в скованных льдах? Да еще не одной… Уже на первой кончился осветительный керосин. Жгли тюлений жир в плошках… Вечная сырость, неистребимый холод, нескончаемый мрак полярной ночи, плесень на всем — на подушке, одежде, продуктах, авитаминоз, болезни… «Заболевали, сдавали наиболее сильные мужчины, капризничали, ссорились, швыряли в сердцах тарелки с супом чуть ли не в голову «обидчику», выкрикивали непристойности, ввязывались в драки… А она терпела». Более того — утешала их, увещевала, лечила. И еще играла им на фортепиано в кают-компании. Брала нежнейшие аккорды под грохот ломающихся льдов и шорох инея, осыпающегося с обмерзших рей… Не представляю себе эти концерты среди торосов, среди белого безмолвия ледяной пустыни…

О том, каким добрым ангелом для команды была Ерминия, мы знаем из дневника штурмана Валерия Альбанова. Ему да еще матросу Конраду посчастливилось вырваться из ледяного ада. После крупной ссоры с лейтенантом Брусиловым Альбанов вместе с несколькими добровольцами ушел по льду со шхуны на большую землю. Был шанс спастись вместе со штурманом и у Ереминии Жданко. Но она, повинуясь своему врачебному долгу, да и выбору сердца, осталась с больным командором и больными матросами. Что бы о ней не судачили, а она исполнила клятву Гиппократа по самому высокому счету. Альбанов был последним, кто принес вести о «Святой Анне» в 1913 году… Что было потом? Шхуна навсегда ушла в область преданий, домыслов и легенд… Восемь десятилетий историки Арктики, ученые-гляциологи, полярные летчики и всевозможные аналитики ломали и ломают головы над тем, что могло статься со вмерзшим во льды судном и людьми лейтенанта Брусилова. Десятки гипотез и теорий… Я тоже попытал счастья на этой зыбкой ниве… И вдруг (после публикации статьи «Два капитана и «Святая Анна» звонок из Санкт-Петербурга: «Приезжайте! Есть новости от Ерминии Жданко!» Выезжаю немедленно…