Адская ширма - И Паркер

Он попытался закричать, но рот был чем-то заткнут — какой-то тряпкой, противно вонявшей красками. Освободиться от нее не удалось — чуть не вырвало. Нет, до рвоты доводить нельзя — можно захлебнуться. Закрыв глаза, он сосредоточился, пытаясь подавить приступ тошноты. Наконец ему это удалось.

Руки в запястьях были связаны так крепко, что он их просто не чувствовал. Ноги тоже были связаны в лодыжках, но не так крепко. Подошвами он чувствовал острые камешки — они прямо впивались в ноги. Но когда он попробовал пошевелить ногами, и плечи, и локти, и руки отозвались чудовищной болью. Вот если бы найти у этой веревки слабое, ненатянутое место! Он попробовал подергать веревку, но это движение вызвало новую непереносимую боль. Чтобы как-то ослабить ее, он приподнялся на цыпочки.

Так он стоял некоторое время, боясь пошевельнуться, и ждал, когда утихнет боль. Только теперь его вдруг осенило, что он привязан в саду Ноами и что, кроме него, там больше никого нет.

Тьма вокруг не была такой уж кромешной. Сквозь шуршащие бамбуковые ветви он мог видеть кусочек звездного неба. Скорее всего его привязали к дереву. Холод пробирал до костей, и он вдруг понял, что совершенно раздет — на нем осталась только набедренная повязка.

Этот сумасшедший раздел его догола, привязал к дереву и оставил умирать в муках на морозе. Но зачем так рисковать, если боишься свидетелей? Почему было не убить его сразу? Что у этого Ноами в голове?

Тут на память пришли наброски с изображением окровавленных тел. Что, если это чудовище задумало располосовать его на части для своих ужасающих этюдов? Что, если он, Акитада, станет теперь персонажем той самой адской картины? Он вдруг представил себе вереницу зрителей, толпящихся перед этим творением и глазеющих на его корчащееся в муках тело. А его друзья и знакомые? Узнают ли они его на этой картине? Эта мысль вызвала у него улыбку, а потом он почувствовал, как теплая влага струйками побежала по щекам.

Ну уж нет! Ни за что! Ни за что он не доставит этому чудовищу удовольствия увидеть его слезы. Он попытался как-то отвлечься от этой мысли и решил сосредоточиться и подумать об освобождении, каким бы невероятным оно ни казалось.

Пальцы на ногах уже давно затекли и онемели от тяжести тела, лодыжки дрожали от перенапряжения. Чтобы как-то ослабить его, он резко дернулся вперед, и этот рывок отозвался мучительной болью в поврежденных плечевых суставах. Он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Вдох! Выдох! Вдох! Выдох! И так до тех пор, пока он не заставил себя привыкнуть к боли.

В голове немного прояснилось, но дышать было по-прежнему трудно. В таком положении о нормальном дыхании не могло быть и речи. Воздуха не хватало, и эта мысль привела его в панику. Ноами оставил его медленно умирать от удушья.

Снова встав на цыпочки и не чувствуя ни малейшей слабины в веревке, он принялся проверять ее на прочность. Вот если бы еще что-то чувствовали пальцы! Тогда он мог бы нащупать где-нибудь узел или хотя бы обнаружить, как он привязан к стволу. А он даже не мог поднять головы.

Он попробовал изогнуться. Ценой новой чудовищной боли ему это удалось. Никчемная попытка. В темноте ничего не разглядеть. Тогда он снова распрямился, всем весом навалившись на ступни, отдохнул и принялся лихорадочно соображать.

Удалось ли Ёри убежать? Нашел ли он дорогу домой? А что, если нет? Ведь ему всего три года, а до дома такое расстояние, и все вокруг чужое. Он с содроганием вспомнил предостережения Такэнори. Сможет ли малыш в дорогих одежках проскочить мимо местных головорезов, нападающих даже на взрослых людей? Сердце его сжалось от страха и боли. Бедное дитя! Собственный отец отправил его навстречу новым ужасным испытаниям!

И все же в некотором смысле это было лучше, чем позволить ему попасть в лапы этого сумасшедшего Ноами. Любой уличный головорез из тех, что разгуливают по ночам в западных трущобах, проникнется большей жалостью к ребенку, чем это чудовище.

Кроме того, оставался еще очень малый шанс, что Ёри найдет где-то помощь. Даже если он не доберется до дома, он может встретить кого-нибудь, кто выслушает его историю и побежит разбираться. Но Акитада тут же подумал о том, что долго пробыл без сознания и что за это время помощь уже должна была прийти, если бы мальчик нашел где-то сочувствие. Ну и ко всему прочему Ёри, конечно же, не осознавал той опасности, которая угрожала отцу. Да и кто станет слушать лепет потерявшегося малыша посреди ночи? Вот если бы Ёри теперь был в безопасности!.. Зная, что обречен на мучительное замерзание, Акитада теперь трясся так, что ветки на дереве задрожали, словно пустившись в пляс под молчаливое созерцание ледяных звезд. Как ни странно, но смерть от холода угнетала меньше, чем боль и чем мысль о возвращении его мучителя.

Он снова поймал себя на том, что ловит ртом воздух, и снова ради нескольких минут облегчения перенес тяжесть веса на ноги. Унять дрожь было уже не в его силах. Мысль о том, что в спасении скоро не будет надобности, оказалась почти утешительной.

Но то ли инстинкт выживания, то ли какая-то упрямая гордость вдруг проснулись в нем — он принялся дергать веревку, проверяя ее на прочность. Та еще больнее врезалась в запястья, но он терпел и не оставлял своих попыток. Пеньковые веревки поддаются растяжению. Если ему это удастся, то можно будет ослабить узел. Он потянулся, сделал рывок и изогнулся. Немного отдохнув, он возобновил усилия. То и дело он останавливался, чтобы выяснить, чего добился, и приступал к борьбе заново, пока наконец совсем не потерял чувства времени. Он ощущал на руках кровь, ее теплые капли стекали по плечам и спине. Странно, но боли такой уже больше не было, и наконец наступил момент, когда он смог немного согнуть руки в локтях и повернуть голову.

Как раз в этот момент вернулся Ноами. Сначала Акитада увидел свет его фонаря, зловеще пробивавшийся меж бамбуковых стволов. Ноами явился не только с фонарем, в руках у него была еще огромная корзина, которую он поставил на землю под ногами Акитады, прежде чем осветить свою жертву.

— А-а… уже проснулись! — сказал он. Глаза его мерцали как угольки в отблеске света фонаря. — Ай-ай-ай!.. Полюбуйтесь, что же это вы сделали со своими руками! Больно, наверное? — Он дернул за веревки, не сводя при этом глазе лица Акитады. — Ну как, холодно? Ну да, я вижу, что холодно. Хотя, конечно, до ледяного ада далеко. Впрочем, снег и лед я всегда могу пририсовать потом.

Он поставил фонарь и начал доставать из корзины рисовальные принадлежности и аккуратно раскладывать их перед Акитадой. Корзину он потом перевернул вверх дном, чтобы сесть. Сколько-то времени ушло на то, чтобы приладить корзину и фонарь так, чтобы связанное тело Акитады было хорошо освещено и Ноами мог смотреть на него с нужного ракурса. Когда с этим было покончено, он принялся растирать тушь с водой.

Все это время художник не переставая болтал.

— Ну разве могу я разочаровать человека вашей стати?! — сказал он, изучая взглядом тело Акитады. — И в переносном, и в буквальном смысле. Мускулы-то у вас о-го-го!.. Вон какие крепкие! Сам-то я, конечно, силен для своего роста, да только могу себе представить, каких хлопот вы бы мне понаделали, если б не тот снотворный порошочек.

Акитада смог издать только слабое мычание заткнутым вонючей тряпкой ртом. Ноами рассмеялся.

— Я бы с удовольствием с вами побеседовал, да только лучше не надо. Я, знаете ли, живу здесь отшельником, и вряд ли кто-то обратил бы внимание на ваши крики, хотя как знать!.. Кстати, сынок ваш, похоже, сбежал. Жаль, что я упустил его. Детские образы всегда лучше передают ощущение ужаса, чем взрослые, хотя такой статный и благородный персонаж, как вы, несомненно, способен внести в картину пикантный штришок. И все же жаль — ведь ваш Ёри такое очаровательное изнеженное дитя! Дитя из благородного семейства. До сих пор мне позировали только убогие маленькие оборванцы.

Акитаду теперь затрясло и заколотило с новой силой. Ёри удалось удрать от этого маньяка, и мысль эта приносила облегчение, но он с ужасом осознал, что, даже умудрившись ослабить веревку и высвободиться, вряд ли смог бы теперь в таком состоянии защитить себя, не говоря уже о том, чтобы уйти. Господи, да что же все-таки задумал этот Ноами?!

— Я вижу, вас обуял страх, — сказал художник, бросая на Акитаду цепкие взгляды и делая торопливые зарисовки кистью. — Ну да, я же вижу страх в ваших глазах.

Акитада свирепо смотрел на него, пытаясь протестовать.

— Нет? Тут я вам не верю. Положение-то ваше куда как безнадежно. Удрать вы от меня не можете, а силы скоро изменят вам. Даже такая могучая плоть все равно скоро уступит холоду. — Он огляделся по сторонам. — Жаль вот, снежка мало выпало. Но для моего последнего сюжета, для моего ледяного ада, главное, что мне нужно, — это муки обреченного на холодную смерть. Так что вы, господин хороший, скоро обретете бессмертие, вы будете увековечены в художественном творении.