Изгнанник (LExilé) - Жюльетта Бенцони

Госпожа де Шантелу передвигалась среди этой обстановки мелкими шажками, правда, с завидной ловкостью. И хотя после гибели ее любимого племянника Феликса де Варанвиля, расстрелянного революционерами в 1796 году, она заменила муар, бархат и атлас сиреневого цвета, которые обожала носить прежде, черными платьями, дома она всегда носила огромный чепец из белых кружев с атласными лентами. По выражению Розы, он «пригибал ее голову к коленям», но невероятно шел к ее слегка подрумяненным — чтобы вернуть им немного весны — щекам и белоснежным волосам.

Элизабет меньше была знакома с Шантелу, чем с Варанвилем, потому что старая графиня предпочитала жить у своей племянницы, особенно зимой. В прошлом она проводила холодный сезон в своем особняке в Валони, как это делало все местное дворянство. Но если замок уцелел, то городскому дому, к несчастью, повезло значительно меньше. Страшный Лекарпентье, «палач Ла- Манша», и его приятель Бюо, вычистили его, как устричную раковину: от погреба, где не осталось ни одной бутылки вина, до чердака, откуда вынесли даже хлам. Поэтому вдова решила никогда более туда не возвращаться.

— Это слишком печально, — сказала она Розе. — Когда я умру, вы сможете его заново обставить для одного из ваших детей, а пока даже не говорите со мной об этом.

Поэтому приезд госпожи де Шантелу в замок зимой и ее намерение там остаться стали необычным событием. В ее отсутствие прислуга закрывала парадные комнаты, все жили в замедленном темпе. В честь гостьи и особенно того, кто должен был появиться на свет, с кресел сняли чехлы и привели все в порядок. В распоряжении слуг в возрасте от пятидесяти до семидесяти лет — все они давно работали в доме — оказалось лишь одно утро, чтобы все подготовить, разжечь огонь в каминах, поставить в вазы цветы. Замок должен был выглядеть так, будто хозяйка дома только что покинула его, чтоб отправиться к своим знакомым с визитом. Это было не так просто, но когда слуги узнали истинный ранг той, ради кого их просят так быстро привести все в порядок, они принялись за работу с такой радостью и с таким рвением, на какие были способны лишь слуги очень знатного дома, которые со своего рождения были связаны с семьей, членами которой они по праву себя считали.

Государственная тайна, которую им доверили, взывала к их чести. Все они были готовы преданно служить хозяйке и ее гостье и при необходимости даже пожертвовать собой. Зная это, госпожа де Шантелу ограничилась тем, что лишь слегка изменила обычный порядок вещей:

— Вы знаете мадам Элизабет с детства, поэтому вы будете выказывать ей уважение и любовь, которых заслуживает ее ранг, но без пафоса. Она будет всего лишь мадам Элизабет, как я вам уже говорила. Когда родится ребенок, мы вместе подумаем над тем, как сделать так, чтобы обращаться с ним в соответствии с его статусом, но при этом не вызвать любопытства посторонних людей. Мы, разумеется, под каким-нибудь предлогом закроем двери этого дома для всех, за исключением моих племянников де Варанвилей, семьи господина Тремэна и нескольких надежных друзей.

И с этого момента замок закрылся, словно раковина- жемчужница, и молодая женщина с радостью укрылась в его надежных стенах. После нескольких месяцев жизни, полной опасностей, она наслаждалась глубоким покоем, предложенным ей, комфортом поместья, напоминавшего ей родной дом, и особенно вниманием и любовью, которые она в нем обрела. Хозяйка дома отнюдь не была женщиной, склонной к печали, поэтому благодаря ее ровному и постоянно хорошему настроению, а также чувству юмора она стала для Элизабет столь же приятным обществом, как и госпожа де Варанвиль. К будущей матери приехала и Белина. Ее оказалось невозможным отговорить от того, чтобы она отправилась служить своей «малышке».

Они вместе провели рождественский сочельник, а потом отправились на полуночную мессу в маленькую деревенскую церковь, где к ним присоединились Роза и ее дочери. К сожалению, Александра с ними не было... Он приехал из Парижа несколькими часами раньше. Молодой человек плохо воспринял отъезд его «почти сестры-двойняшки», которую он судил с суровостью и бескомпромиссностью юности. Еще хуже он воспринял ее возвращение, и, что самое странное, королевский ореол, окружавший Элизабет, лишь вывел его из себя.

— Герцогиня Нормандская? Как удобно! И почему вы так уверены в том, что он не самозванец? — воскликнул он, когда мать попыталась вразумить его.

— Я верю слову Гийома Тремэна, в котором у нас ни разу не было оснований сомневаться, сын мой! И слову бальи де Сен-Совера. В этой истории замешано слишком много людей, которым можно доверять, так что не стоит сомневаться! Пусть даже для вас это испытание! Пусть даже это причиняет вам страдания, в чем я уверена! Неужели вы и в самом деле можете осуждать Элизабет, которую знаете лучше всех нас?

Роза говорила сурово, и Александр почувствовал, что гнев его ослабевает, так как он ощущал те внутренние страдания, которые его мать пыталась скрыть. Но он не намеревался сложить оружие.

— Осуждать ее? Нет! Но я больше не хочу ее видеть. Она ждет ребенка короля, который, возможно, никогда не наденет корону, а я плохо себе представляю, как преклоню колено и согну спирт перед той, которую до того злосчастного весеннего утра я надеялся однажды сделать своей женой. Нет, мама! Не требуйте от меня встречи с госпожой герцогиней Нормандской! Я не сумею сдержаться, и мне кажется, да простит меня Господь, что я смогу даже... да, смогу оскорбить ее! И, может быть, даже ее ударить!

— Что вы говорите, сын мой? Вы позволите себе такие крайности? Вы, чей отец погиб за наши убеждения под пулями революционеров?

— Я разделяю его убеждения, мама, и умру за них. И вам это отлично известно! Если бы Элизабет грозила опасность, если бы она нуждалась в защитнике, я бы стал им. Но пока речь идет о том, чтобы наблюдать, как она мечтает о другом мужчине и заботится о своем животе, на меня не рассчитывайте! Сегодня вечером я займусь вашими гостями вместо вас.

Александр торопливо вышел, и Роза не стала его удерживать. Несмотря ни на что, она была горда тем, что он отреагировал на эту новость как решительный мужчина, пусть даже этот мужчина страдал. А потом баронессе было приятно увидеть разочарование на лице Элизабет, когда ей пришлось рассказать молодой женщине об отношении к сложившейся ситуации того, кого она любила сильнее всего после Луи Шарля.

На эту рождественскую мессу пришли и Гийом с сыновьями, принеся с собой запах кожи и лошадиного пота. Они сразу заполнили узкое помещение храма, и местные жители не могли не отметить, что мужчины дома «Тринадцать ветров» мужают с каждым годом. Сначала был один Гийом Тремэн, потом появились Тремэны. Адам, не такой суровый, как его отец и брат, довольствовался в этой рыжеволосой троице местом, может быть, не слишком святого, но очень добродушного духа. Он тоже взрослел, менялся, его серебряный голос начал ломаться. Годом раньше он звучал восхитительно в рождественских гимнах. На этот раз он допустил несколько фальшивых нот, пытаясь взмыть вверх в светлых и торжествующих нотах гимна «Придите к младенцу»[21]. Это очень удивило и обрадовало маленькую Амелию: ее товарищ по сельским забавам скоро превратится во вполне пристойного рыцаря.