Полный курс русской истории: в одной книге - Василий Ключевский

Бремя русского раскола

Уложение 1649 года

Однако, прежде чем говорить о сложной эпохе Петра, стоит обратить внимание на возникшие внутренние трудности. Связаны они были с русской церковью и переменами, которые в ней и в русской жизни происходили. А они – происходили. При царе Алексее Михайловиче был принято новый документ – Уложение 1649 года, которое патриарх Никон, о коем речь ниже, назвал спустя много лет «проклятой книгой, дьявольским законом», хотя в том 1649 году он в составлении документа участвовал, и его подпись под документом стоит. Впрочем, года меняют воззрения. Это был новый свод законов, исправленный и дополненный, адаптированный к новым условиям московской жизни. Но на что сразу обращают внимание все, кто читает эти статьи, – законы в основном были направлены не на защиту человека, на равенство его прав, а на равенство всех людей только в одном вопросе – вопросе карательном. Только при рассмотрении судебных дел объявлялось полное равенство всех перед законом. Власть могла карать, не задумываясь о чинах и богатстве, всех по одной схеме, по единому закону, одинаково немилостиво. «Крещеных людей никому продавати не велено» – было записано еще в одной статье, по которой мы можем подумать, что Уложение провозглашает личную свободу человека и должно было служить благу. На самом деле, комментирует эту статью Ключевский, речь вовсе не шла о личной свободе в понимании современном, дело обстояло куда как проще: в страшной экономической ситуации люди все чаще вынуждены были продавать себя на время в холопы, чтобы не умереть от голода. Но как только человек продавал себя, он начинал принадлежать не государству, а частному владельцу, а вместе с этим из казны уходили средства, идущие от этой прежде полезной тягловой единицы. Чем больше становилось холопов, хотя и временных, до выплаты, тем меньше становилось налогоплательщиков. Так что, по нашему пониманию, справедливый закон был совершенно несправедливым для своего времени: не могущему продать себя в холопы оставалось только ложиться и умирать, потому что прокормиться он и сам-то не мог, а государство требовало с него, неимущего, еще и уплату налогов! Запрещая все эти заклады, государство усилило и наказания для нарушителей: их должны были бить кнутом и ссылать в Сибирь. А тех, кто пользовался нищетой и принимал заклады, вообще должны были подвергать полной конфискации имущества и опале, ничем не хуже древнего «потока и разграбления».

«Эта мера была частичным выражением общей цели, поставленной в Уложении , – овладеть общественной группировкой, рассажав людей по запертым наглухо сословным клеткам, сковать народный труд, сжав его в узкие рамки государственных требований, поработив им частные интересы», – пишет Ключевский и поясняет, что мера была вынужденная, связанная с последствиями разрухи после лет Смуты, своего рода народная жертва. Народ оценил статью по заслугам. Принятие этого пункта совсем недаром едва не кончилось народным бунтом!

Государственная власть

Ключевский признает, что центральная власть при первых Романовых была слабой. Только в пограничных городах, куда были назначены воеводы и где жизнь складывалась исходя из постоянных опасностей, эта власть была «государственной», то есть сильной. Естественно, этот приграничный опыт с воеводами, которые были для всего населения единой государственной властью, решили распространить и на все иные, не приграничные, земли. Стали появляться уездные воеводы. Но тут-то вдруг и оказалось: то, что здорово выглядит на бумаге, оказывается полнейшей глупостью на практике. Эта новая государственная власть с казенным жалованьем оказалась ничем не отличимой от прежних кормленщиков и наместников, только прав у этой власти было больше, а место новый чиновник использовал ровно для той же цели, что и старый, – то есть для обогащения. Воеводе теперь подчинялось земское сословное управление, так что все население разом оказалось в его полной и безраздельной власти, что оно с приятностию для себя и ощутило.

«С введением воеводств, – объясняет Ключевский, – на земское управление пала новая тяжкая повинность – кормление воевод и приказных людей, дьяков и подьячих; этот расход едва ли не всего более истощал „земскую коробку “. Земский староста вел расходную книгу, в которую записывал все, на что тратились мирские деньги, для отчета советным людям. Эти книги старост наглядно показывают, что значило в XVII в. кормить воеводу. Изо дня в день староста записывал, что он тратил на воеводу и его приказных людей. Он носил на воеводский двор все нужное для домашнего и канцелярского обихода воеводы: мясо, рыбу, пироги, свечи, бумагу, чернила. В праздники или в именины он ходил поздравлять воеводу и приносил подарки, калачи или деньги „в бумажке“, как ему самому, так и его жене, детям, приказным людям, дворовым слугам, приживалкам, даже юродивому, проживавшему у воеводы. Эти расходные книги всего лучше объясняют значение земского самоуправления при воеводах. Староста земский со своими целовальниками – лишь послушные орудия приказной администрации; на них возложена вся черная административная работа, в которой не хотел марать рук воевода с дьяком и подьячими. Земство вело свои дела под наблюдением и по указаниям воеводы; земский староста вечно на посылках у воеводы и лишь изредка решается вступаться за свой мир против его распоряжений, заявляет протест, идет на воеводский двор „лаять“ воеводу, выражаясь языком тогдашней земской оппозиции. Из такого отношения земского управления к приказному развились чрезвычайные злоупотребления. Воеводское кормление часто вело к разорению земских миров. Правительство, не прибегая к радикальным мерам, старалось по возможности устранить или ослабить это зло, изыскивая разные к тому средства, назначало на должности по указанию мира или предоставляло миру выбирать должностных приказных лиц, воеводские дела поручало выборным губным старостам, грозило в указах и в Уложении строгими взысканиями за неправый суд, дозволяло тяжущимся заявлять подозрение на своего воеводу, предоставляя им в таком случае переносить свое дело на решение к воеводе соседнего уезда. При царе Алексее запрещено было назначать дворян воеводами в города, где у них были вотчины или поместья. Неоднократно запрещаемы были при царе Михаиле и его преемнике всякие денежные и натуральные кормы для воевод под угрозой взыскать взятое вдвое. Так централизация местного управления уронила земские учреждения, исказила их первоначальный характер, лишила их самостоятельности, не уменьшив их обязанностей и ответственности».

Идея централизации охватила московские умы. Централизовали все, что только могли, чтобы все стало государственным и приносило доход государству, чтобы людьми можно было управлять, как игрушечными солдатиками. Единственное, чего централизация почти не коснулась, – органы центрального управления. Там-то, по мнению Ключевского, эта централизация была бы нужнее всего!

Однако самое неприятное, что принесло Уложение , было фактическое закрепощение сельского населения, средствами переписи прикрепляющее его к месту жительства. Наша прописка, по сути, тоже отголосок того самого соборного Уложения. По этому чудесному закону писцы приписали к землям «целые дворы, сложные семейные составы; писцовая приписка к состоянию по месту жительства, захватывавшая крестьян-домохозяев с их неотделенными нисходящими и боковыми родовыми ветвями, вместе с тем укрепляла их и за владельцем, получавшим теперь право искать их в случае побега бессрочно, как холопов, и личную крестьянскую крепость превращала в потомственную».

Фактически статьи этого Уложения и стали законом о крепостном праве.

Закон о крепостном праве

Крестьяне сначала не оценили значения этих законов, не вникли в их смысл. Но потом на протяжении двухсот лет они прочувствовали эти нововведения в полной мере. С горьким чувством Ключевский делает вывод, что крестьянство, по сути, было отброшено законом 1649 года на много веков назад, чуть ли не к векам Владимира и Ярослава. Положение крестьянина больше стало напоминать участь ролейного закупа эпохи киевского рабовладения.

«Крестьянская крепость, – говорит историк, – была допущена под условием, чтобы тяглый крестьянин, став крепостным, не переставал быть тяглым и способным к государственному тяглу. Крестьянин тянул это тягло со своего тяглого участка за право земледельческого труда. Как скоро крестьянский труд был отдан в распоряжение владельца, на последнего переходила обязанность поддерживать его тяглоспособность и отвечать за его податную исправность. Это делало землевладельца даровым инспектором крепостного труда и ответственным сборщиком казенных податей со своих крестьян, а эти подати превращало для крестьян в одну из статей барского тягла, так как крестьянское хозяйство, с которого шли эти подати, входило в состав барского имущества». Правда, по Уложению, крестьянина нельзя было пока что лишить имущества, отнять у него земельный надел, он мог даже жаловаться на своего хозяина в суд, а суд должен был решить дело по справедливости. Но скоро и эти оговорки законодательства само собой отменились. Крестьянин стал тем, чем мы его видим на протяжении последующих двух веков, – полностью отданным на растерзание владельцу, совсем как в добрые старые времена обельные холопы.