Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

доклад об авторстве Шекспира, написанный для Ипсвичского ученого общества (доклад оставался в сокрытии почти двести пятьдесят лет), то, очень вероятно, миф удалось бы искоренить в зачатке, еще до появления легиона преданных ему жриц и жрецов. Но все вышло иначе. Доклад этот увидел свет только в_1932 году. И воспринят академическим шекспировским сообществом как курьез. Эта история прекрасно описана Шенбаумом, изящно, иронично и как бы вскользь на страницах 397-399 его книги «Жизни Шекспира».

Сам Шенбаум был во власти и мифа, и сказки. Мифу он обязан неповторимым исследовательским языком, витиеватым, ироничным, слегка наводящим тень на плетень. Пример – почти вся книга «Жизни Шекспира». Именно таким языком он пересказывает мысли предыдущих исследователей, дает их портреты, им же излагает соображения, касающиеся самых общих шекспировских проблем. Иногда, правда, ирония перерастает в брань – когда речь заходит о «еретиках».

ОСОБЫЙ СТИЛЬ СЭМУЭЛА ШЕНБАУМА

Открыла наудачу книгу Шенбаума «Жизни Шекспира», разворот страниц 350-351. Вот как он пишет об одном из основателей Нового шекспировского общества – вторая половина XIX века – Фредерике Гарде Флие (Frederick Gard Fleay): «В первые месяцы жизни Нового шекспировского общества он был главным действующим лицом… Его занятия естественными науками идеально подготовили его, по его мнению, для применения в литературе методов количественного анализа… Подобно Фернивалу и другим выдающимся викторианцам, Флий обладал, казалось, неистощимым запасом энергии: он невероятно много читал, обладал всеми доступными тогда знаниями о Елизаветинской сцене и подверг десятки пьес статистическому анализу. Более того, благодаря своей интуиции, он высказал несколько удачных догадок. Но его терзали демоны чудачества и заблуждений. Ученый от литературы делал непререкаемые, но беспочвенные заключения, противоречил сам себе с несокрушимой убежденностью и тут же высказывал категорическое мнение, не совместимое с недавними умозаключениями. Он все время открывал истину, всякий раз новую. И он всегда совершал ошибки… Да, его метод был математический, но чудо арифметического счета было для него недоступно». И все в том же духе. (Пример заблуждений Флия – его датировка шекспировских пьес.)

В таком же тоне Шенбаум пишет о Чэмберсе, о Довере Уилсоне, «патриархе шекспироведения» [195], да, в общем, обо всех. Вот хотя бы о Довере Уилсоне: «Строго говоря, его “The Essential Shakespeare” – не биография, а фантазия на тему жизни Шекспира… Суть этой книги Уилсон сжато выразил в лекции “Елизаветинский Шекспир”, прочитанной в Британской академии в 1929 году, в которой этот Георгий Победоносец литературной критики боролся с чудовищем-гибридом – викторианским представлением о Шекспире. Оно ему представлялось сплавом несовместимостей. С одной стороны – бард-олимпиец, “великий трагический поэт, чувствующий громаду космоса, воюющий с проблемами зла и бедствий, человек меланхолического склада, возвышенных мыслей, исполненный достоинства, обретший, пройдя через горнило ада (the fire), умиротворенное, радостное состояние духа”.

С другой – гений торгашества, придуманный Сидни Ли “прозаический” Шекспир, сочиняющий шедевры, чтобы полнить семейные закрома» [196]. И дальше Шенбаум перечисляет сочиненные Уилсоном подробности жизни Шекспира. Он подчеркивает: именно сочиненные им самим, правда, все они логически вытекают из сочинений Шекспира. Взять хотя бы знание Шекспиром Северной Италии: разумеется, утверждает Уилсон, он должен быть знаком с Флорио и, возможно, даже путешествовал с ним по Италии. Сочинения его полны многими другими подобными предположениями, ни на чем, кроме пьес, не основанными.

Невольно задаешься вопросом, намного ли серьезней вина Кольера, вставлявшего свои придумки в старинные шекспировские книги и покаявшегося? Его действия не оказали влияния на умы последующих поколений исследователей и почитателей Шекспира. А Довер Уилсон способствовал обрастанию мифа соблазнительными, хоть и вымышленными, подробностями жизни. Но что ему еще оставалось делать? Больше меня поражает восприятие самого Шенбаума. Иронизируя, он иронией и довольствуется, не спросив себя, почему серьезные ученые, знающие и любящие Шекспира, пускаются в такие умственные сальто-мортале. Да только потому, что они, как каторжники, прикованы к своей тачке – четырех вековому мифу.

А что, взамен ошибок и фантазий предшественников, он сам мог предложить? Ничего. Сегодня все ответы на загадки обычно начинаются так: «Сейчас большинство ученого сообщества склоняется к мысли…» Это типичная формулировка в предисловиях Арденского издания сочинений Шекспира. Понятное дело, демократия в науке, но большинство-то не всегда право. И всякая новая мысль, рожденная под натиском новых опытных данных, всегда начинается с тоненького ручейка.

И все же я склоняю голову перед сотнями неутомимых исследователей, которые скрупулезно исследовали каждую строчку, каждый образ, каждую запятую, все мыслимые и немыслимые источники, перечислили все возможные параллельные места, дали толкование устаревшим словам, пословицам. Именно этот огромный материал, исследуемый совокупно, позволяет и помогает видеть историко-литературное полотно того времени и его действующих лиц.

Фактический материал у Шенбаума, напротив, изложен точным, ясным, даже изящным слогом. И очень тепло описаны собственные чувства. Вот пример такого письма [197]: «Мысль написать эту книгу [198] впервые пришла мне в голову в Стратфорде-на-Эвоне 1 сентября 1964 года. Я приехал туда на международную конференцию, посвященную четырехсотлетию со дня рождения Шекспира. После доклада… и развернувшейся дискуссии пошел бродить по городку, спустился к Эвону – по его зеркальной глади плавали белые лебеди – и вошел, еще первый раз, под своды великолепной церкви Святой Троицы. День клонился к закату, туристов не было. И хотя снаружи летнее солнце еще ярко сияло, я с трудом разглядел памятник и внутри него бюст в тени северной стены нефа.

Я стоял там и думал о тысячах пилигримов, которые глядели на этот памятник так же, как я, и думали о непостижимой тайне творчества. Китс был здесь, и Босуэлл, и Айеленд, отец и сын [199], и Вашингтон Ирвинг… Стоял и думал об этих посетителях и многих других, и мне пришло в голову: а ведь небольшая книжка о том, как люди искали сведения о Шекспире человеке, могла бы представить интерес, – книжка, описывающая разные, порой противоположные мнения, которые накопились в течение столетий… Подобной книги нет.

Есть несколько исследований, близких этой теме, о культе Шекспира и его репутации. Они по-своему полезны и порой интересны».

И вот еще о том же событии в его книге «Шекспир и другие» [200]: «Это были для меня незабываемые минуты. В сущности, мое тогдашнее состояние можно только назвать квазимистическим переживанием…» И дальше: «Ординарное (каждодневная жизнь Шакспера) становится экстраординарным. Такова алхимия искусства. Мы наблюдаем эту алхимию всюду в шекспировских трагедиях» [201].

Один образованный американец, главный редактор