Детский мир (сборник) - Андрей Столяров

— Да здравствует единение и сотрудничество!..

Фиолетовое лицо сарацина, как будто опухло, мягкие, точно из студня, глаза выпучились из орбит, он отчаянно замахал руками, пытаясь освободиться, раздался громкий хлопок, и вдруг тело его, потрескавшись, начало распадаться: словно металлолом, забренчали по полу упавшие латы, грубым черным отверстием прозияла открывшаяся внутри туловища пустота, хрупнул пояс, разъединивший живот на две половины, и внезапно обрушилось все, что еще хоть как–то держалось: мощные тумбообразные ноги вывалились из–под стула.

Ценципер едва не упал, потеряв опору.

— Вот так!.. — назидательно сказал он.

И небрежно смотал, чтобы засунуть в карман, металлическую никелированную цепочку.

Лоб у него покрылся каплями пота.

Наступила гнетущая тишина.

Директор икнул.

— Ну и зачем это было делать? — недовольно сказала Мальвина. — Платье мне залили вином, настроение теперь будет испорченное… — Брезгливым жестом она стряхнула с колен расплывающуюся по атласу красную лужицу, передернула обнаженными до груди плечами. — Каждый раз что–нибудь натворят, придурки! Отдохнуть спокойно нельзя — идиоты, козлы безрогие!..

Она демонстративно взяла свою сумочку.

Губы ее поджались.

— Действительно… — обретая сознание, сказал Директор. — Ты, это самое… Мог бы, знаешь, выбрать другое время и место…

Он снова икнул.

Ничего не сказала девушка — взявшая себе новую сигарету.

И только глаза Дуремара опасно блеснули.

Тогда Марочник решительно встал и, подсовываясь под куртку, сделанную из ватника, обтянутого брезентом, произнес — ни к кому конкретно не обращаясь:

— Ну, мне пора. Скоро открывать мастерскую. Да и, говоря откровенно, что–то мы здесь засиделись… Все. Желаю успехов. До встречи!..

Его немного пошатывало.

Гудела разбухшая голова и весь мозг был, казалось, пропитан миазмами сигаретного дыма.

Все–таки бессонная ночь ощущалась.

«Движение за новый порядок», подумал он. Стоит только начать убивать и остановиться уже невозможно. Люди, куклы какое это имеет значение? Заработал конвейер, и выплывает очередная партия осужденных. А невольные палачи уже едва шевелятся от усталости. Колдовство не спасает, колдовство лишь отчасти пересоставляет действительность. Кровь при этом становится черным мазутом, а во внутренностях — винтики и шестеренки. И шумит древний лес, подступающий к реальности новостроек. Это — так. Но страдание остается страданием. Оно не меняется. И совсем не меняется жизнь, которая этим страданием образована. Вероятно, мне следует, как можно скорее, найти Радиант. Вероятно, все дело тут заключается в Радианте. Он вдруг ощутил трескучее жадное пламя, вспыхивающее где–то в проходах канцелярского лабиринта — как оно обгладывает сухое дерево и пластмассу, пробираясь наверх, как оно взлетает по перекрытиям, толкая перед собою огненный водоворот паутины, как расходятся неровные доски в полу и как допотопный зубчатый механизм начинает проваливаться в полощущуюся геенну.

Жар и пепел ударили прямо в лицо.

Ему стало плохо.

И тем не менее, не слушая никаких возражений, он по глохнущей, едва освещенной лестнице спустился на первый этаж, как пещерой раздутый темнеющей пустотой гардероба, и, пройдя школьный двор, на ограде которого белели редкие веселые черепа, просочился на улицу, где, будто панцирь рептилии, догнивал, загораживая часть тротуара, разбитый, полуразобранный грузовик.

Он боялся, что напорется на какой–нибудь шальной патруль сарацинов, и поэтому напряженно прислушивался — не раздастся ли в отдалении мерный сдвоенный топот, но апрельская ночь поражала непривычным покоем: лишь ползли в звездном холоде подсвеченные луной облака, да в соседнем квартале, почти на пределе слышимости мяукала какая–то кошка. В остальном же все выглядело достаточно мирно. И только когда он, осторожно перейдя мостовую, завернул в переулок, где среди тесного камня не существовало, казалось, ни времени, ни материи, то вдруг услышал у себя за спиной торопливые догоняющие шаги и едва обернулся, как Елена, раскрасневшаяся от бега, непринужденно взяла его под руку.

— Привет, — сказала она, тут же мелко переступив, чтобы попасть в ногу. — Извините, но можно я пойду вместе с вами? А то — ночь, одной не слишком приятно…

— Вам в какую сторону? — спросил Марочник все еще несколько ошеломленно.

Елена тряхнула рыжими волосами.

— Туда же, куда и вам. Здесь недалеко, я вас не очень обременила?

— А вы знаете, где я живу? — спросил Марочник.

— Ну, конечно. Мастерская же находится в нашем доме. Я вас каждое утро вижу: как вы коробки таскаете. И не надоело? Могли бы, наверное, найти себе работу получше. Или вас это не слишком интересует? — Она просунула руку, устраиваясь поудобнее, ногти у нее были накрашенные, а в ушах, как Марочник вдруг заметил, покачивались простенькие сережки. Медь, наверное, с какими–то незамысловатыми камешками. — А все–таки хорошо, что я вас догнала. Я, конечно, и сама добралась бы, не так уж и трудно. Однако, вместе надежнее. А то — пусто кругом, не город, а картонные декорации.

— А это и есть декорации, — сказал Марочник.

Елена вскинула голову.

— Декорации, да? Вам тоже так кажется? Как интересно! А вот мне иногда представляется, что мы все живем как будто в зачарованном мареве. Знаете, такая невидимая туманность. Пыль, или вот как бывают — болотные испарения. И они затмевают нам нечто очень существенное. Смысл какой–то, какую–то важную истину. Точно спишь, и никак не можешь проснуться. Но вот пыль рассеялась, и — сразу же все иначе. Зазвенели трамваи, прорезались человеческие голоса, люди стали передвигаться как–то по–настоящему. Вы меня понимаете?

Она посмотрела — с надеждой.

Марочник неохотно ответил:

— Да, высказывалось предположение, что наш город — это часть гораздо большего мира. Причем часть его, отодвинутая за границу естественного. Черной магией, колдовством или просто стечением обстоятельств. Но, во всяком случае, определенное нечто отъединяет нас от реальности. И когда это нечто исчезнет, то оба мира сольются. И тогда, как вы говорите, прорежутся человеческие голоса. Может быть, это когданибудь и произойдет. Наверное. Я вот только не уверен, что образовавшийся мир будет лучше, чем этот…

— Нас отъединило «Движение»? — спросила Елена.

— Не совсем. Была заключена определенная сделка со Мраком. И последствия этой сделки, по–видимому, тогда не учитывались…

— А как сделать, чтобы это «нечто» исчезло?

Марочник процитировал:

— «И придет храбрый Мышиный король, и возьмет он Заколдованный меч, хранящийся в Железном подвале, и поднимет его против Орехового чародея, и вдруг станет — сияние во все стороны света»… Таков канонический текст. Вы, наверное, не хуже меня это знаете. Время сумерек всегда обрастает легендами…

Он покашлял.

— А Ореховый чародей — это наш Мэр, по–видимому? спросила Елена.

— Догадаться нетрудно… — Марочник вдруг испугался. Только вы понимаете, я надеюсь, что говорить об этом не следует? «Фабрикация и распространение злонамеренных измышлений»… Ну и так далее. Смотри «Указ о Противоречащих закону намерениях». Вы уже человек достаточно взрослый. У вас могут быть неприятности…

— А, подумаешь… — с отвращением сказала Елена. — Кто сейчас не болтает?..

— Мне, однако, не хотелось бы быть невольной причиной… всех тех сложностей, которые у вас могут возникнуть… Я бы чувствовал себя виноватым…

— Ладно. Я все поняла. — Елена остановилась. — Ну, спасибо, что проводили. Теперь я — сама.

И вдруг, не прощаясь, побежала, стуча каблуками через темную арку. И, наверное, дальше — к парадной на другой половине двора.

Бухнула крепкая дверь.

Не умею разговаривать с молодежью, подумал Марочник. Повзрослел, потерял соответствующую непринужденность. Старею. Это, по–видимому, и называется — середина жизни. Когда повзрослел.

Ощущение было не слишком приятное, и на какое–то короткое время оно заслонило для него все остальное. И только пройдя мимо серой песочницы с врытыми подле нее скамейками, оказавшись у задников мастерской, загороженной ящиками и строительным мусором, уже отпирая порезанную, обитую войлоком дверь, он вдруг явственно, как будто из пищевого бачка, ощутил тяжелые волны смрада и одновременно — звериное нахрапистое дыхание.

Шло оно, по всей видимости, как раз из–за ящиков, которые громоздились навалом углов, и наличествовало действительно в непосредственной близости. Вероятно, поэтому Марочник не сразу понял в чем дело, а лишь, отскочив, чтобы не подставлять незащищенную спину, выкинув перед собой короткое жало ножа и пролаяв не своим, надорванным голосом: Кто?.. именно по звериности раздающегося дыхания в мгновенном озарении догадался, что это не сарацины, устроившие здесь засаду, не случайный патруль, не ночная облава гвардейцев и уже гораздо спокойнее вытащил из кармана фонарь, подаренный ему Дуремаром, и, слегка поведя тускло–желтым широким лучом, свидетельствующим об истощении батарейки, шумно вытолкнул из груди накопившийся воздух, убеждаясь в своей правоте: