Фэнтези-2011 - Сергей Булыга

— А ведь все остается в силе, комит, — сказал Тарик. — Я тебе обещал помочь. Я свое обещание сдержу. Сейчас это будет сделать гораздо проще. Тысячи воинов — это не две сотни.

Улиас не ответил. Он смотрел за корму, туда, где по следу флагманского дромона ползли, преодолевая волны, три десятка захваченных берберами судов. Купеческие, сторожевые, даже мелкие рыбацкие однодревки. Из гавани Септема Тарик увел все суда, способные держаться на воде. Тучи стрел, выпущенные с городских стен после гибели комитской гвардии, выбили, наверное, целую тысячу берберов, но корабли уже было не вернуть. Когда их дромон огибал западный мыс, комит успел увидеть отступающих с пристани всадников, которые оставляли за собой горы трупов и горящие здания.

— Видишь, — проговорил Тарик. — Город остался свободным. Я получил корабли. Все должны быть довольны. Даже готы. У них богатая земля. Если мой нищий народ немного покормится за их счет, они этого даже не заметят.

— Заметят, — сказал Улиас. — Две сотни бы не заметили. А семь тысяч бандитов, грабящих города и деревни, обязательно заметят. Это твоя ошибка, Тарик. Из Иберии ты не вернешься.

— Пусть так, — беспечно согласился бербер. — Зато в памяти моего народа я навсегда останусь героем. Я тот, кто взял гавань неприступного Септема! Я тот, кто дал хлеб своим голодным людям! Я тот, кто отнял казну Западного Королевства!

Улиас хмыкнул.

— Хлеба ты пока не дал. Да и казну не отнял. Зато положил ни за что тысячи своих воинов. Я гляжу, тебе нужна только слава?

— Да! Нужна. Старому жирдяю Мусе нужны деньги, чтобы отдать их халифу. Тебе нужна месть. Народу нужна еда. А мне нужно, чтобы моим именем назвали город. Именем Тарика бен Зияда! Ну, пусть не город, а хотя бы деревню. Нет, пусть лучше гору! Города горят, а горы стоят вечно. Пусть моим именем назовут вон ту, большую.

Рука Тарика уперлась вперед, туда, где на горизонте синел берег Иберии с огромной отвесной скалой на краю пролива.

Комит горько засмеялся.

— Тарик! Ты невежествен. Это Столп Геракла. Его зовут так уже тысячи лет. Не хочешь же ты меряться известностью с самим Гераклом?

— Я не знаю, кто это. Может, он и был великим воином. Только он давно помер. А я пока жив.

Еще два раза ходили через пролив похищенные корабли, переправляя в Иберию все Тариково воинство.

Лагерь Тарик устроил у подножия Гераклова Столпа, навалив по периметру булыганы и обломки старой имперской крепости. После чего собрал основных берберских вождей и велел заняться делом.

Летучие банды на костлявых лошадках разлетелись по югу Иберии, доходя вплоть до Севильи, грабя, насилуя, убивая, вывозя из деревень и мелких селений все, что можно было увезти, и уничтожая все остальное. После них оставались только окровавленные развалины и трупы тех, кто сопротивлялся или был бесполезен в качестве раба. Берберский лагерь наполнялся едой, скотом, сокровищами, плачущими женщинами и уже начинал трещать по швам. Добычу не успевали отправлять через пролив.

Ни владетельные готы, ни подвластное им население еще не сталкивались с таким мобильным врагом. Берберов было мало, но они, казалось, летали, подобно стаям воронья, успевая убраться из разоренных деревень до того, как туда явятся королевские стражники. Слухи о берберской жестокости бежали далеко впереди. Рассказывали о вырезанных семьях, насаженных на копья младенцах, людоедстве. Голодные дикари вырвались на свободу и делали с мирными туповатыми крестьянами все, что взбредет в голову. Крестьяне покорно ждали своей участи, глядя, как рубят на куски и варят в котлах трупы их родственников.

Королю Родериху было не до того. Он снова осаждал собственный город. На этот раз это была Памплона, чей новый правитель вместе с братом, родственники покойного (уж десять лет как) старого короля, поднял очередной мятеж, захватил город и заявил права на корону.

Только когда с юга донесли, что к берберам прибыло очередное подкрепление, Родерих решил наконец разобраться с наглыми пришельцами. Смять их, сбросить в море и забыть, как про страшный сон, было делом нехитрым. Для этого было достаточно уничтожить лагерь и снова взять под контроль пролив, выслав из Малаги королевский флот. Разбежавшихся дикарей можно было оставить на попечение провинциальных дружин.

Королевский глашатай приблизился к стенам Памплоны ранним утром, помахивая копьем с привязанной к древку белой лентой.

— Э, брательник! — позвал Второй, глядя вниз из защищенной бойницы воротной башни. — Смотри-ка, посыльный от нашего друга Родериха.

— Вижу.

Первый сделал знак наемникам опустить луки.

Глашатай осадил коня и закричал, профессионально надрывая связки:

— Наш милостивый король Родерих, правитель западных готов, иберов, галлов, римлян, повелитель Бетики, Лузитании, Галисии, Тараконии, Септимании и Карфагена Иберийского объявляет мятежникам перемирие и обещает не чинить расправы, если они и люди их присоединятся к королевской армии в их борьбе с чужеземцами! Город Памплона и окрестности остаются в их владении вплоть до окончательного разрешения противоречий!

— Иж, как складно поет-то, а? — Второй глянул на брата. — Ты чего-нибудь понял?

Первый хмыкнул.

— Понял. Понял, что это наш последний шанс. И надо им воспользоваться. Скажи всем, чтобы готовились к походу. Скоро мы выступаем.

И почти бегом направился к Арсенальной башне.

Второй снял шлем и почесал затылок, тщетно пытаясь угнаться за братской мыслью.

Король собирал войска. Он собирал их нехотя, не забывая строить планы насчет мятежных вассалов. Берберы были для него досадной помехой, гораздо менее важной, чем сторонники бывшего короля или проблема отсутствия наследника. Король без сына — место пустое. Зачем он воюет? Кому все оставит?

Амнистия лидерам мятежных родов виделась Родериху уловкой, шансом выманить врага из неприступных крепостей. Уничтожить берберов, а потом сразу же разобраться с мятежниками, пока не очухались. С опорой на верных людей это можно было сделать быстро и почти без потерь. Гораздо проще, чем выкуривать всех поодиночке.

В планах все было просто. На деле из серьезных противников на амнистию мало кто клюнул. Хитрые королевские родственники помнили вероломные традиции королевского двора. И предпочли отсидеться.

Теперь Родерих стоял у своего шатра на холме возле Кордовы и смотрел на раскинувшийся внизу лагерь. Войск было собрано гораздо больше, чем требовалось для боя с берберами. Но гораздо меньше, чем он рассчитывал. Из мятежников свои отряды привели только памплонские дурни да еще несколько горных графьев, чьи замки никогда не рассматривались королем в качестве серьезной добычи.

— Это великая армия, король, — подобострастно сказал сзади архиепископ Синдеред. — Она воскрешает в памяти деяния Теодориха Великого. С ней можно захватить полмира.

— Да-да, конечно, — пробормотал Родерих, не обращая на попа никакого внимания. Синдеред был известным при дворе тупицей.

Еще утром посыльный с юга принес весть о том, что обнаглевшие вконец бандиты осадили Сидонию. Надо было спешить. Одно дело — смести временное укрепление, другое дело — выбивать врага из почти неприступной крепости с запасами на год с лишним. Поэтому во все части королевского лагеря неслись сейчас гонцы с требованием к вассалам и командирам немедленно сниматься с места. Конные отряды авангарда уже выстраивались в широкую колонну и втягивались в окружающие Кордову леса по южной дороге.

Король в последний раз посмотрел на лагерную суматоху и повернулся к своему походному трону.

Сотворенный искусными умельцами, с позолотой и драгоценными камнями, покрытый роскошными тканями трон был закреплен между двумя выносливыми мулами, которые стояли с выражением вялой покорности на ленивых мордах. Позади трона уже собиралась многочисленная королевская гвардия, в расписных доспехах, с вымпелами и штандартами. Короли Западного Королевства всегда любили выезжать с роскошью. Они вообще любили роскошь. И женщин.

Родериху оставалось любить только роскошь.

Вот уже целый месяц комит Септема Улиас сидел на жидкой просяной каше и воде, в специально для него выстроенной низкой хижине из тяжелых каменных блоков, на части которых еще можно было различить вырубленные знаки давно забытых легионов. К его ноге была прикреплена тяжелая ржавая цепь, доставшаяся ему по наследству от какого-то бедолаги, чьей засохшей кровью она была покрыта.

Весь этот месяц, каждый день, каждую ночь, он слушал непрекращающиеся хрипы умирающих пленников и вопли насилуемых женщин. Он старался забыть, что все это — его вина, старался не слушать, не думать, не вспоминать. Но это было все равно что остановить сердце.