Группа поддержки для выживших девушек - Грейди Хендрикс

боль, но она держит ствол дробовика, направляет его в сторону и одновременно сбоку молотит кулаком по голове Стефани. Потом она рывком выхватывает дробовик из рук согнувшейся Стефани и бьет ее прикладом в поясницу.

Стефани падает лицом на землю, и Дани, прихрамывая, направляется от нее ко мне. Ее лицо бледно, губы беззвучно двигаются, на зубах кровь. Она тяжело опускается на колени, кладет дробовик, и я вижу, что она плачет. Я не сомневаюсь, что от боли.

И тут я вижу фигуру Стефани за ней.

Дани чувствует какую-то опасность, она поворачивается прямо на приклад дробовика, который ударяет ее в лоб. Я хочу прокричать что-то, предупредить ее, но мое лицо не работает. Я думаю, мои мозги вытекли, просочились в землю через гравий. Приклад дробовика бьет ей ровно в центр лица, слышен хруст чего-то прочного. Стефани ухмыляется, и тут Дани хватает Стефани за щиколотки, дергает их, роняет ее на землю, потом встает и бежит, прихрамывая, припадая на одну ногу, оставляя за собой крупные капли крови. Она исчезает в кустах. Стеф поднимается на ноги, прицеливается, нажимает спусковой крючок. Дробовик взрывается огнем.

Стеф бежит к тому месту, где исчезла Дани, раз за разом заламывая ствол дробовика и стреляя, потом она останавливается, вглядывается в кусты в поисках Дани, потом снова стреляет. Я думаю, этот грохот никогда не кончится. Наконец наступает тишина. Начинает петь какая-то птичка.

Стефани снова становится надо мной. Я понимаю, что должна разыграть старейший трюк из книги, тот, что я использовала раньше с Рикки Уолкером. Я притворяюсь мертвой. Стефани наклоняется надо мной, проверяет дыхание. Но я перестала дышать. Я, как в тумане, ощущаю, как она дергает меня за правую мочку, кажется, колет ее чем-то, но моя голова сделана из дерева. Я не шевелюсь. Она плюет в мои широко раскрытые неподвижные глаза. Я лежу без признаков жизни. И тут она начинает смеяться.

– Эта не считается, – говорит она. – Она себя практически сама убила.

Она подходит к пикапу, бросает дробовик на пассажирское сиденье. «Дробовик на месте стрелка»[73], – приходит мне в голову глупая мысль. Она заводит двигатель, целую минуту движок молотит вхолостую, и я думаю, она решает, не пристрелить ли ей меня на всякий случай, но я не могу позволить себе повернуть голову, потому что знаю: она за мной наблюдает.

Облегчение наполняет мои вены, когда машина с ревом уезжает, оставляя за собой облако белой пыли. Я целую минуту лежу не двигаясь, мои мозги растеклись по земле, и я думаю, как предупредить «Красное озеро». Я думаю, может быть, Дани добралась туда, предупредила всех об опасности. Я думаю, что Стеф может добраться туда первой и посечь их всех, как косой. Я лежу и думаю: кто их спасет, и кровь разливается вокруг моей головы, и я умираю.

Теперь я понимаю, что страх может быть забавой. Сама я люблю американские горки. Этот всплеск предвкушения, когда поднимают шлагбаум. Восторг, когда ты летишь по большой кривой и чувствуешь, что на сей раз все уже точно вышло из-под контроля. А потом чувство облегчения, которое ты ощущаешь всем телом: ты в целости и сохранности доставлена к финишу. Но что вы будете думать, если я вам скажу, что таким же развлечением для нас является и убийство женщин? Я хочу, чтобы вы подумали об этом.

* речь Адриенн Батлер, Цинцинати, Огайо, январь 2010

Группа поддержки последней девушки XXIII: Воскресение

Кусты падают перед моей яростью. Я набрасываюсь на деревья. Я продолжаю подниматься в гору на подушечках пальцев ног, пока мои ноги не начинают болеть так же, как болит моя распухшая треснутая голова.

«Глупо», – говорю я сама себе.

Но я не произношу этого слова вслух, потому что от любого звука боль в голове усиливается. Весь мой мир поднимается в эту гору – шаг за шагом, и как бы ни жаловались мои мускулы, как бы ни жгло в груди, я не останавливаюсь. Я остановлюсь, только когда умру. А это может случиться раньше, чем я думаю.

«Глупая девчонка», – говорю я себе.

Я делаю еще один шаг.

Мир вращается вокруг меня.

«Глупая, трахнутая девчонка».

Подняться в вертикальное положение там, на месте для парковки, – ничто мне в жизни не давалось с таким трудом. Боль пригвождала меня к земле. Единственным человеком, который умел меня поднимать, была Адриенн.

– Ты чего там лежишь, Линнетт? – спросила она, глядя на меня.

– Не могу… – сказала я.

– Можешь, – сказала она. – Знаешь почему? Потому что, если ты не встанешь, то все время, что я отдала тебе, будет потрачено впустую. Это будет означать, что я потерпела фиаско. А я не терплю фиаско. Я выросла в доме, где к детям предъявлялись повышенные требования. Так что если ты не сдюжишь, то это будет означать, что и маленькая идеальная мисс Адриенн тоже не сдала экзамен, а мне будет очень трудно смириться с этим.

Она опустилась на колени рядом с моей головой, просунула руки мне под мышки, и я почувствовала, как гнется мое тело, только гнется как-то неправильно – стонут связки, мышцы дрожат, а потом я все же поднялась, стояла в луже собственной крови в середине парковочной зоны, раскачивалась. В одиночестве.

Теперь я поднимаюсь в эту гору, проверяю, убьет ли она меня, это ей вполне по силам, потому что у меня все невыносимо болит, а потом я падаю на колени, потому что лес остался позади, и я в сосняке близ лагеря «Красное озеро». По другую сторону забора большой сосновый щит приглашает: «Добро пожаловать», а за ним огромная зеленая поляна, за которой Главный дом, его бревенчатые стены отливают оранжевым цветом в розовых сумерках.

– Не подумала, что Билли Уолкер доберется туда первым, да? – спрашиваю я Стефани в моей мучительно пульсирующей голове. – У меня в голове стоит титановая пластинка, ты об этом знаешь, сучка?

Никогда не думала, что братец Уолкера спасет мне жизнь. Но после того как Рикки оставил меня с вмятой черепной коробкой, им пришлось вставить пластину, чтобы моя голова не распалась на части. Стефани шарахнула ровно по центру этой пластины из своего маленького.22. Раны на голове кровоточат, как заколотая свинья, и мне страшно посмотреть в зеркало, но пока я все еще жива.

Но голова болит. Она болит ужасно. Я заставляю себя встать и плетусь вперед на том, что представляется мне сломанными щиколотками, мои