Апокриф - Владимир Гончаров

Свои довольно частые и довольно длительные отлучки из дома Тиоракис объяснил для близких весьма благородным образом. Он нашел себе подработку — подменяет заболевших или находящихся в отпуске сопровождающих вагонов-рефрижераторов. Разного рода временные заработки вовсе не были редкостью, а скорее являлись традицией для студентов университета. Ею не брезговали даже дети весьма состоятельных родителей. Это считалось хорошим началом жизненной школы. Поскольку «подработка» и связанные с ней отлучки никак не повлияли на успехи Тиоракиса в обучении, и он успешно перешел на предпоследний курс, госпожа Тиоракис недолго беспокоилась по этому поводу. Наоборот, ей было приятно, что мальчик начал сам зарабатывать какие-то деньги. А деньги у Тиоракиса водились. Его настоящая работа регулярно и уже очень неплохо оплачивалась.

Роман с Леттой все более и более принимал вялотекущую форму. В один прекрасный день Тиоракис почувствовал, что отношения с ней стали его несколько тяготить.

Впоследствии, не раз и не два поймав себя на этом же, он убедился, что ощущение не случайно, и попробовал как-то проанализировать возникшую ситуацию. В результате, Тиоракис честно признался себе, что его чувство к Летте вовсе не так сильно, как он это полагал некоторое время назад. Не готов он был идти ради него на такие жертвы, на которые способны пойти по-настоящему любящие люди. И все это потому, понял Тиоракис, что есть человек, которого он любит больше. И этот человек — он сам.

Тиоракису хватало и того, что приходилось сопротивляться стрессу, в основе которого лежала неизбежная нервная дерготня, связанная с выполнением опасной тайной миссии. Поэтому, переживания, коими Летта могла в изобилии снабдить (и исправно снабжала) жизнь любого находившегося рядом с нею мужчины, для психики Тиоракиса становились совершенно лишним дополнением.

Эти переживания не имели никакого отношения к ревности, хотя Летта, в силу своей, продолжавшей оставаться неодолимой, привлекательности для представителей иного пола, давала (и даже старалась давать) для этого массу поводов. Однако Тиоракис именно этого чувства был лишен, по-видимому, начисто. Его основательно раздражало и даже злило не то, что любимая женщина является предметом вожделения для других мужчин (это ему как раз-таки нравилось), и не то, что она позволяет себе кокетничать со своими многочисленными поклонниками, а то, что она стала проявлять какую-то неаккуратность… или небрежность, что ли, в отношениях с ним, Тиоракисом. В собственных его глазах это ставило под сомнение факт обладания любимой женщиной в том, конечно, весьма своеобразном понимании «обладания», какое было ему присуще.

Тиоракис не стремился быть ни собственником, ни повелителем, ни даже просто ощущать себя единственным мужчиной своей избранницы.

Ему, кстати, уже пришлось пару раз столкнуться с такой ситуацией, когда он, по неведомой для него самого причине, в сознании и чувствах какой-нибудь женщины и на какое-то время затмевал собою все и всех. Ему предлагали себя безраздельно, активно демонстрировали всем своим поведением, что он, именно он — единственный; смотрели в рот, принимая, как истину, каждое его слово; караулили у подъезда дома или у выхода из университета, донимали признаниями… А Тиоракису это казалось какой-то болезнью, диковатой и непонятной формой добровольного рабства, которого он принять не желал и не мог. Наверное, такое же неприятие вызвал бы у него неожиданно и по неясным мотивам врученный дорогой подарок. Неловкость, неудобство, навязанное чувство некой ответственности по отношению к «дарительнице» и невесть откуда берущееся муторное ощущение вины (с какой такой, скажите, стати?!) перед влюбленной женщиной — вот, что испытывал Тиоракис в подобных случаях.

Нет! Такое ему нравиться не могло. Его больше привлекала равная и всегда интригующая игра-борьба с женщиной, знающей себе цену, а также честное соперничество с теми конкурентами, которые также могли претендовать на ее внимание. Для него это было своего рода спортом, где каждый участник за исход состязания отвечает только перед собой, успехом обязан только себе и, что есть победа, определяет сам. А вот здесь Тиоракис имел значительную фору, потому что для большинства мужчин победить — означало стать единственным, а для Тиоракиса — лучшим. То, что именно он в данный момент — лучший, можно было легко определить по поведению женщины. А раз лучший, — позволительно присвоить себе заслуженный титул победителя и обладателя. То, что такой успех, скорее всего, будет временным, Тиоракиса нисколько не смущало, а, наоборот, казалось ему вполне естественным. Тут он находил вполне уместным сравнение с достижениями альпиниста. Одоление вершины — есть несомненная победа. Счастью восходителя в этот момент нисколько не мешает осознание того, что он здесь не первый и, почти наверняка, не последний. Но жить вечно на покоренной горе, — как и на пике чувств, на пике влюбленности, на пике страсти, — невозможно. К тому же, есть и другие вершины…

И вот теперь Тиоракис почувствовал, что в подчеркнуто особом отношении к нему Летты что-то изменилось.

Может быть, она просто привыкла к нему? Обычных выражений любви — обожания, нежности, преданности и тому подобного, — чтобы надолго привязать ее к себе, было явно недостаточно. Она была всем этим слишком избалована. Чтобы преодолеть такую пресыщенность и завладеть всем ее вниманием, хотя бы и ненадолго, Летту требовалось как-то особо заинтриговать. В свое время Тиоракису это совершенно нечаянно удалось. И вот теперь кредит интереса к нему со стороны первой красавицы университета, по всей видимости, стал подходить к концу.

Нельзя сказать, чтобы Тиоракис покидал завоеванную им вершину с легким сердцем. Напротив, осознание того факта, что он перестал быть для Летты первым, довольно сильно ударило его по самолюбию. Но, прежде всего, именно по самолюбию, — отметил он сам для себя. За прошедшие с начала его отношений с Леттой почти три года он привык чувствовать себя «лучшим», и потеря (хотя бы и вполне ожидаемая) венца победителя ощущалась Тиоракисом весьма болезненно. «Вот, кстати, еще одна положительная сторона тайного обладания, — рассуждал он, обдумывая сложившееся положение, — мое отступление никем не будет замечено. Для всех я по-прежнему романтичный паж королевы, не более».

А еще было очень жаль того приятно-возбуждающего чувства влюбленности, которое в течение всего этого времени так замечательно расцвечивало эмоциональную составляющую его существования и которое, очевидно, придется в себе задавить. «Опять же, — с интересом и весьма самокритично заметил про себя Тиоракис, — мне более жалко расставаться с моим чувством к Летте, чем с самой Леттой… Все-таки я в этом отношении — урод какой-то!»

Опять же, что такое — «расстаться с Леттой»? Для Тиоракиса это вовсе не означало никаких специальных выяснений отношений, расставлений точек над i и других подобных церемоний. Просто он перестанет по своей инициативе предлагать ей свое общество, в котором Летта, по его же наблюдениям, в последнее время перестала остро нуждаться. С глаз долой — из сердца вон. Постепенно все само собою сойдет на нет. Нужно только проявить выдержку и в течение некоторого времени перетерпеть неизбежную боль в месте хирургической ампутации чувства…

Желания бороться за восстановление прежних отношений с Леттой у Тиоракиса не было. Ослабление любви как всегда способствует более трезвому и критичному взгляду на совсем еще недавно, казалось, безупречный предмет обожания. Вдруг в глаза начинают буквально лезть очевидные пороки и недостатки, которых еще совсем недавно то ли вовсе не было, то ли они представлялись мелкими и не заслуживающими внимания побочными продуктами достоинств избранника.

А Тиоракиса последнее время стали очень раздражать обычные для Летты истерические капризы, тем более, что, попривыкнув к Тиоракису и, видимо, переоценивая чувство его привязанности к себе, она перестала придерживать при нем свой характер. Неожиданно для себя Тиоракис стал замечать, что женщина, в которую он был влюблен, не только вздорна, но и не слишком интересна, как человек. Она мало читала, скучала за «умными» разговорами, зато могла бесконечно рассказывать о перипетиях своих калейдоскопически меняющихся отношений с подружками, родственниками, поклонниками… Причины своих успехов или трудностей она сплошь и рядом выводила из каких-то, казавшихся Тиоракису дремучими, суеверий, и при этом всегда была самоуверенно-безапелляционна… Тиоракиса вечно подмывало раскритиковать подобные благоглупости, но это почти всегда означало очередную размолвку. Короче, душевного контакта, основанного на общности интересов, жизненных установок и реакций, не выходило. Вместо приятного расслабления, которое наступает от общения с близким по духу человеком, Тиоракис, находясь рядом с Леттой, все чаще испытывал напряжение от необходимости сдерживаться, подвергать внутренней цензуре то, что ему хотелось высказать, придерживать про себя готовые возражения на ее слова, пропускать мимо ушей несправедливые, на его взгляд, оценки…