Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира - Александра Маринина

нужно разобраться с этим сыном, потому что мы его встретим в двух пьесах о Генрихе Четвертом и в одной пьесе о Генрихе Пятом, где он будет главным героем.

Итак, речь идет о Генрихе Монмуте, старшем из выживших сыновей Генриха Болингброка. Родился он то ли в августе, то ли в сентябре 1386 года (по другим данным – 1387) в замке Монмут, отсюда и вторая часть имени. К моменту описываемых событий ему должно быть 12–13 лет, но у Шекспира он явно постарше. Когда мальчику было шесть-семь лет, умерла его мать, отец же постоянно был в разъездах и сыном вообще не занимался. Изгнание Болингброка на судьбе ребенка особо не сказалось, король Ричард Второй был благосклонен к племяннику, сыну своего опального кузена, и даже выделил деньги на содержание бедного сиротки. Когда до короля дошли известия о том, что Болингброк вернулся в Англию, Монмут постарался убедить монарха в том, что он тут совершенно ни при чем. Правдой это было или нет – не известно нам, не известно было и Ричарду, поэтому он от греха подальше решил упрятать парня в замок в Ирландии в качестве заложника. На всякий случай. Так написано в Википедии, но этот источник не всегда надежен. Мне, например, слабо верится, что мальчик 12 лет сильно озаботится очищением своей репутации и станет в чем-то эдаком убеждать правящего монарха. А вот в то, что Ричард позаботился о содержании родственника, могу поверить, как и в то, что паренька отправили в Ирландию. Шекспировский Болингброк на протяжении всей пьесы об этой истории не упоминал и выглядел персонажем, который нимало не озабочен судьбой собственного сына, томящегося в заключении.

Однако ж вот теперь, надев корону, вспомнил.

– Кто знает, где мой беспутный сын? Я его уже три месяца не видел. Наказанье господне, а не ребенок! Милорды, найдите его, ищите по кабакам, говорят, он там днюет и ночует, тусуется со своими друзьями-головорезами, которые по ночам грабят честных людей в темных переулках. Этот безмозглый избалованный юнец, мой сынок, считает для себя великой честью кормить весь этот сброд.

Уффф! Конечно, в те времена мальчики взрослели куда раньше, чем нынче, и в 12 лет уже и воевали, и в советах заседали, а в 13 женились и даже становились отцами. Так что примем пока на веру: Генриху Монмуту 12–13 лет, и в эти юные годы он бражничал в кабаках и водил дружбу с сомнительными элементами. Даже если так оно и было на самом деле, то, наверное, попозже. Но вообще-то никаких документальных свидетельств того, что Монмут вел подобный образ жизни, не сохранилось.

– Ваше величество, я на днях встречался с вашим сыном, рассказывал ему об оксфордских турнирах, – говорит Генри Перси Горячая Шпора, сын Нортемберленда.

– И что тебе ответил этот шалопай?

– Сказал, что пойдет в публичный дом, возьмет перчатку у самой последней шлюхи, прицепит ее на шлем как знак прекрасной дамы, примет участие в турнире и всех победит.

– В нем удали столько же, сколько беспутства, – вздыхает Болингброк. – Но все-таки просматриваются проблески чего-то приличного. Есть надежда, что он поумнеет, когда повзрослеет.

Вбегает Омерль.

– Где государь? – спрашивает он.

– Да что это с тобой, кузен? – удивляется Болингброк. – За тобой словно стая волков гналась.

– Ваше величество, можно мне побеседовать с вами с глазу на глаз?

Болингброк велит всем присутствующим выйти.

Перси и другие уходят.

– Так что случилось, кузен?

Омерль преклоняет колено и затягивает свою песню:

– Я не поднимусь и ни слова не скажу, пока не получу вашего прощения.

– За что я должен тебя простить? За мысли или за действия? Если за мысли – сразу прощаю, потому что хочу, чтобы ты стал моим другом.

Интересный пассаж. Омерля совсем недавно публично обвинили в том, что он лично отправил убийц в Кале, дабы лишить жизни Томаса Вудстока, герцога Глостера. С него должны были взять подписку о невыезде и впоследствии пригласить в суд. Омерль всегда был предан Ричарду. Так зачем Болингброку такой друг? Почему он так снисходителен к возможному убийце своего родного дядюшки Томаса?

– Можно я запру дверь на ключ, чтобы сюда никто не вошел, пока я все не расскажу?

– Ну запри, если так хочется, – разрешает Болингброк.

Омерль запирает дверь на ключ.

Йорк и Омерль. Художник Henry Courtney Selous, гравер R. S. Marriott, 1860-е.

Н-да, немногого стоят дворянские клятвы. «Пускай врастут мои колени в землю, пускай прилипнет к нёбу мой язык, коль поднимусь или заговорю, не получив от короля прощенья». А сам и заговорил, и на ноги встал, чтобы запереть дверь.

Насчет двери Омерль подсуетился вовремя, потому что за сценой раздается голос Йорка:

– Откройте! Государь, осторожнее, перед вами изменник!

Болингброк реагирует мгновенно: обнажает меч и говорит Омерлю:

– Ах ты злодей! Сейчас я тебе устрою!

– Не надо, ваше величество, я для вас не опасен.

А Йорк все продолжает орать за дверью:

– Беспечный легковерный король, открывай! Иначе дверь выломаю!

Болингброк отпирает дверь. Входит Йорк.

– Ну, что случилось, дядя? Отдышись и спокойно объясни, где и в чем опасность, чтобы я мог своевременно принять меры.

Йорк подает ему бумагу, которую выцарапал у сына.

– Прочти сам, здесь все написано. Я так спешил, что уже нет сил рассказывать об измене.

Ну, ясное дело: пожилой человек, бежал быстро, теперь у него одышка.

– Ваше величество, – вмешивается Омерль, – не забудьте о своем обещании простить меня. Я же раскаялся! Так что считайте, будто в этой бумаге моей подписи нет.

– Ложь! – взрывается Йорк. – Ты изменник! Я эту бумагу у тебя из-за пазухи вырвал! Ваше величество, мой сын здесь кается не потому, что любит вас, а от страха. Не щадите его. Если проявите к нему снисхождение, то пригреете змею на груди.

Вот она какая, отцовская любовь…

Болингброк читает документ.

– Что? Заговор? Какая подлость! Дядя Йорк, ты честный человек, чистый душой, преданный, а твой сын – злодей! В тебе так много хорошего, а в нем – плохого, но за твою верность и честность я готов простить грехи твоего сына.

Но Йорка это не устраивает. Похоже, он хочет сыночка укатать по полной.

– Как?! Мои добродетели это плата за его предательство? Нет, так не пойдет, стыд и честь рядом не лежат, позор сына – это смерть для отцовской чести. Измену следует покарать мечом, иначе верность вообще не имеет ни смысла, ни цены.

А вот и герцогиня подоспела,