Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби

– Что? – опередила меня Эле.

– Говорил, что вора они задержали и какую-то телку у него отняли. Если, мол, кто-то из вашего ущелья пострадал, пусть в полицию придет, приметы телки назовет и получит ее назад.

– А какой масти та телка, он не говорил? Возраст ее не назвал? – спросила Эле.

Чего только женщине не придет в голову!

– Нет, не говорил, Эле, – ответила соседка.

И долго еще кудахтали они о том, мог ли человек из полиции сказать, как выглядела тетка или не мог.

Женщины с хворостом ушли, а Эле теперь твердила только одно:

– Это наша Бочолия! Чует моя душа!

Когда вернулись домой, стал я прикидывать, могла или не могла попасть наша телка в полицию и что ей там, собственно, нужно. Но никаких хитросплетений обнаружить не мог. Не украли же ее для того, чтобы меня заманить? Если б захотели, они и так могли меня арестовать, что у них, полицейских не хватает или казаков? Документ о помиловании всегда со мной. Не может же наместник вдруг отменить свое решение? Да и мой двоюродный брат Мушни не допустит этого. Тысячу раз я все взвесил, отмерил и ничего подозрительного не нашел. И все-таки решил – моя ли телка, чужая ли, все равно в полицию я не ходок! И никакая сила не сдвинет меня с этого места. Ни за что! Но знаете, что бывает, когда женщина пристанет к тебе как репей, да еще если к тому она – твоя сестра, что всю жизнь провела в молитвах за тебя, а слезы, пролитые ею из-за тебя, ни в каком кувшине не уместятся. Разве можно устоять и не дрогнуть. А Эле не унималась, покоя мне не давала: иди, говорила, иди! Если мы потеряем Бочолию, снова рухнет наш дом, наша семья, у нас никогда не будет больше нашего стада… Чего только я ей не сулил, как не уговаривал! Придумал даже, что порода стада нашего вырождается, что мне она перестала нравиться, вот куплю десять телок другой породы… Эле слова мои приняла в штыки. Тогда я пошел на попятную и предложил, что поеду в Ахалкалаки и привезу телок из нашего старого стада, проданного Хацациа молоканам. Но в ответ только – нет да нет. Никто не заменит ей ее Бочолии – и все тут! В конце концов поссорились мы с ней. За весь вечер и словом не обмолвилась. Встал я на другое утро, а Эле и след простыл. Разузнал у соседей: говорят, пошла пешком в полицию за теленком. А дорога – сорок верст туда и сорок обратно. Сначала разозлился – пусть идет, научится уму-разуму. Но жалко ее стало. Оседлал я коня и поскакал. Догнал ее уже далеко от деревни. Молил, просил, еле уговорил вернуться, сам – что поделаешь? – поскакал в уездный наш городок. Все же был доволен, что бедняжке Эле не придется по полиции ходить, унижаться перед ними. Ни о каком обмане я по дороге и мысли не допускал. Конь у меня добрый, и было еще далеко до вечера, когда я подъехал к полицейскому участку. Соскочил на землю, привязал лошадь к дереву и вошел во двор. Двор – просторный, со всех четырех сторон высоким забором и службами обнесен. Полицмейстер, я знал, на втором этаже восседал. Подошел я ближе к его балкону и крикнул во весь голос:

– Никандро Килиа, выглянь на минутку, дело есть!

Вышел он на балкон, перегнулся через перила:

– Здравствуй, Дата Туташхиа! – Еще улыбается, мерзкая рожа. – Что это ты в такую даль проведать нас пришел? Стряслось у тебя что-нибудь? Или обидел кто ненароком?

– Украденный теленок у вас, говорят, есть. Не мой ли, проверить хочу.

Чуть от хохота не задохнулся, подлец. Выдавил только:

– У тебя… украли?

– Украли… у меня, – и самому смешно стало.

А Килиа посмеялся и спрашивает:

– Когда это случилось?

Отвечаю:

– Три дня назад.

– Габисониа, – закричал он, – поди сюда!

Вылез на балкон Габисониа, вытянулся в струнку перед своим начальником.

– Когда мы телку у вора отобрали?

– Два дня назад.

– А какой масти твоя телка? – спросил меня Килиа.

– Эй, не хитри, Никандро Килиа, ты же видел эту телку! Разве не так? А если видел, то знаешь, моя она или не моя. Или забыл, что у Туташхиа скотина черная с белой отметиной… Глаза голубые…

– Вот чудак, – ответил Килиа. – Конечно, видел. Потому и спрашиваю. – И, повернувшись к Габисониа, добавил: – Я думаю, это его телка. А ты что скажешь?

– Его, его! В точности такая, как Дата сказал.

– Ну, хорошо, Дата, – сказал Килиа. – Пойди на конюшню, там стоит та телка. Если твоя – забирай, и дело с концом. Ее тут не обижали – кормили, поили, а если бока у нее побиты, так это вор виноват. Как он ее тащил, ума не приложу. Ну, прощай, будь умницей!

Осмотрелся я. Нет, ничего подозрительного, поверь мне, заметить было нельзя. По двору слонялся конюх, у забора дремал полицейский. Открыл я дверь конюшни, смотрю, и вправду – наша телка. К столбу привязана конской уздечкой. Узнала меня, бедняга, замычала. Подошел к ней, погладил и – что ты думаешь? Клянусь честью, ее голубые глаза налились слезами. Ну развязал я ее, снял с нее уздечку, а что делать дальше – не знаю. Веревки я с собой не прихватил, разве думал, что найду ее, а кроме того, так разволновался утром, что совсем не до веревки было. Но догадался снять с себя ремень и обвязать им шею телки. И так двинулись мы из конюшни: я впереди, а Бочолия за мной, подпрыгивает и играет. Подошел к двери, толкнул ее, она не идет. Приналег посильнее – ничего не выходит. Вижу, закрыли с той стороны. Вышел я из себя, развернулся и саданул плечом. Но дверь не сдвинулась с места, толстенная была, крепкая, да, видно, колом подперли ее с другой стороны.

– Что с тобой, Дата Туташхиа? – услышал я со двора чей-то поганый голос. – Не можешь дверь открыть? Ничего, потерпи, потерпи!

– Открой сейчас же, сопляк! – закричал я. – Я пришел сюда не шутки с тобой шутить.

– А никто с тобой не шутит, Дата Туташхиа, – в форточке наверху появилась опухшая морда Килиа. – Так и знай! Ты арестован и перестань кричать.

– Да как ты смеешь, сукин сын, у меня бумага от наместника. И Мушни Зарандиа покажет тебе, где раки зимуют!

– Мушни Зарандиа далеко отсюда, за прокламациями гоняется. А на бумагу свою можешь плюнуть. Разве ты не знаешь, что в Тифлисе теперь новый наместник и он не отвечает за бумаги своего предшественника.

– Совести не было ни у отца твоего, ни у деда твоего! – крикнул я. – И ни у кого из рода вашего с первых дней после потопа. Откуда же ей взяться в таком негодяе, как ты?

– Из восьми лошадей, что стояли в этой конюшне, Дата Туташхиа, шесть угнал ты, из них две были мои кровные. Где же была твоя совесть, когда ты отнимал у своего земляка и единоверца лошадей и продавал их туркам? То твоя совесть, или отца твоего, или деда, или всех твоих предков после потопа?

– Да не угонял я тех лошадей, – сказал я. – Могу поклясться. Только болтаешь зря! Втемяшилось в твою тупую голову! И ничего доказать нельзя. Вы все одинаковые кретины – что Паташидзе, что ты… Как близнецы. Разве вас разубедишь…

В действительности было так: Титмериа угнал из конюшни лошадей, а потом подарил их мне. А у меня долг большой был, ростовщику Каже Булава. И потому лошадей я туркам в Натанеби продал. Что правда, то правда.

Через некоторое время они открыли все же дверь и крадучись стали заползать в конюшню. Было их человек, кажется, восемь, и у всех маузеры в руках. А я перед ними один, и ничего, кроме ремня, привязанного к телке, как ты сам понимаешь, нет. Правда, стоило бы мне гаркнуть как следует, у половины из них душа в пятки ушла. Знаю, пробовал не раз.

– Руки вверх! – крикнул торчащий в дверях Килиа.

– Ждите, еще ноги подниму! – Связываться сейчас с ними было бесполезно, и я добавил: – Нечего дурака валять, несите кандалы и кончайте поскорей вашу волынку.

Обрадовались, как дети, засуетились, притащили кандалы, надели мне на ноги и снова закрыли за собой дверь.

До ночи просидел я в конюшне. А когда стемнело, вывели оттуда бесшумно и завели в кабинет Килиа. Когда мы по лестнице шли, они звука не издали, только шептались – боялись, видно, как бы кто-нибудь о моем аресте не узнал. А я уже и сам догадался, что этот трюк с телкой не такой идиот, как Килиа, придумал. Но сердце подсказывало, что прорвусь и уйду. Ты знаешь, сердце меня не обмануло. Не только сам ушел, но и телку с собой увел. Вот как кончилась эта история, кто нашу Бочолию украл, да и кто всю эту кашу заварил, я и по сей день не знаю. Последний десяток лет трудно мне стало. Видно, умный человек взялся меня ловить. Куда умней меня. Узнаю, кто это, – получит от меня в подарок лучшего скакуна на Кавказе. Быть посему.

Что произошло с ним в полиции и как он оттуда вырвался – о том не любил рассказывать Дата Туташхиа. Сколько лет после этого он провел в абрагах – тоже не вспомню теперь точно. Но именно в это время я услышал от него эту историю.

Никандро Килиа

Чуть стемнело, в полиции появился полковник Сахнов. Уселся в задней комнате, что была за моим кабинетом, и приказал:

– Килиа, приведите Туташхиа. Подготовьте его как положено. А я выйду к вам тогда, когда сочту необходимым.