Принц Теней - Рэйчел Кейн

Герцог заметил это, но он не был любителем театральных сцен.

– Бенволио, кто начал эту кровавую драку?

– Тибальт, – ответил я без обиняков и рассказал ему все как было, закончив так: – Ромео встал между ними, опустив оба их клинка, но Тибальт ударил из-под его руки и убил Меркуцио. А затем сбежал.

– Сбежал? – Герцог выразительно взглянул на мертвого Тибальта, лежащего на руках у синьоры Капулетти. – Вот же он лежит.

Я склонил голову:

– Он вернулся, чтобы снова задевать Ромео, который был в большом горе. Ромео горел жаждой мести – и кто его в этом обвинит? Они сцепились – и вот Тибальт убит.

– А Ромео?

– Он сбежал, ваша светлость. Это правда, клянусь своей жизнью.

Синьора Капулетти послала мне испепеляющий взгляд и заговорила:

– Это же родственник Монтекки! Родственная привязанность заставляет его врать – и он врет! Для того чтобы убить моего Тибальта – нужно было по меньшей мере двадцать таких Ромео! Я умоляю вас о наказании, ваша светлость, вы должны соблюсти закон! Даже кузен Ромео подтверждает, что именно Ромео убил Тибальта. Ромео должен умереть!

– Ромео заколол его, – согласился герцог. – А Тибальт заколол Меркуцио. И кто заплатит за кровь моего дорогого родственника?

Мой дядя сделал шаг вперед:

– Только не Ромео, ваша светлость, они с Меркуцио были друзьями. Его вина очевидна, но он не мог поступить иначе: ведь Тибальт убил его друга.

– А кто поручится, что Бенволио Монтекки сам не убил моего племянника? – воскликнула синьора Капулетти. – Посмотрите, он же весь в крови, красной крови, которая взывает о мести!

– Это кровь Меркуцио, – произнес я. – Мой друг лежит сейчас недалеко отсюда, в бедной лачуге – если вдруг вы захотите полить его своими слезами. И его кровь действительно взывала о мести, и вы держите эту месть сейчас в руках.

Она зарычала от ярости и, уронив тело Тибальта на мостовую, поднялась во весь рост.

– Никто не убьет этого Монтекки?! – возопила она и обвела взглядом василиска своих наемников, которые пугливо отводили глаза. – За смерть Тибальта надо отомстить!

Никто не пошевелился. Присутствие городской стражи и взгляд герцога, холодный и пристальный, словно пригвоздили всех к месту.

Когда наступила полная тишина, герцог сказал:

– Справедливо, что Капулетти имеют право мести, и поэтому Ромео…

Моя тетя крепко сжала руку мужа.

– …Ромео, – безжалостно продолжал принц, – должен немедленно быть выслан из Вероны и никогда в нее не возвращаться. Я тоже пострадал и тоже нахожусь в горе, ибо моя кровь тоже была пролита из-за ваших ссор. Но накажу вас не смертью, а только очень и очень большим штрафом, который заставит вас раскаиваться в смерти Меркуцио. Так что, синьора Монтекки, я глух к вашим мольбам и требованиям, никакие слезы и мольбы не искупят вины вашего сына, поэтому избавьте меня от них. Пусть Ромео исчезнет немедленно, иначе час, когда его найдут, будет последним для него. Идите же, заберите тело Тибальта и предайте его земле.

Я подумал, что Капулетти должны быть довольны: они потеряли своего неистового Тибальта – и им казалось справедливым то, что у Монтекки тоже не будет Ромео, пусть не физически, а фактически. Ведь отныне Ромео больше не был наследником, с которым были связаны все надежды семьи. Он стал изгнанником, вычеркнутым из жизни и покрывшим себя позором. Весь ужас происшедшего постепенно начал доходить до меня. Мой кузен, каким бы безответственным он ни был, был надеждой Монтекки, а теперь, несмотря на то что в этом кровавом бою он не был даже ранен, он потерял все. Изгой, вынужденный покинуть семью, родной город, все и всех, кого он знал и любил.

И свою главную, безумную любовь.

Единственное, что хоть как-то меня во всем этом утешало, что давало хоть слабый проблеск надежды в этой кромешной тьме ужаса – это то, что по крайней мере таким образом Ромео не будет упорствовать в своей сумасшедшей мечте жениться на Джульетте. За его жизнь нельзя будет дать и ломаного гроша, если он задержится в Вероне еще хоть на час, а брат Лоренцо уверял, что хотя брачные клятвы и были произнесены, брачной ночи у них еще не было. Даже в глазах Бога это еще не было браком.

Но слова Меркуцио, его предсмертный хрип не давали мне покоя, когда я вместе с членами своей семьи возвращался домой.

Проклятие на оба ваши дома.

Определенно его предупреждение начинало сбываться.

Я оставил дядю и тетю и отправился в свои покои, где Бальтазар уже ждал меня: кто нашел его и рассказал ему обо всех страшных событиях, я не знаю, но он к моему приходу уже приготовил ванну с горячей водой и сразу забрал мою пропитанную кровью одежду. Что с ней сделают – сожгут или почистят, – меня совершенно не волновало. Я медленно погрузился в горячую воду с невольным чувством благодарности и стал смывать с себя следы чужой смерти.

Я оставался в ванне, чувствуя, как расслабляются окаменевшие мышцы, пока не пришел Бальтазар с полотенцем в руках. Он вытирал меня сверху донизу мягкими, бережными движениями, а я словно вернулся в детство и снова стал маленьким мальчиком. Меня охватила странная апатия: мне хотелось лечь в постель и свернуться калачиком, и чтобы за мной ухаживали, пока не пройдет моя лихорадка, но эта лихорадка была холодной, не горячей, и я боялся, что пройдет она очень не скоро.

Внутри меня образовалась сосущая пустота – там, где раньше жило все, чем я дорожил и что составляло смысл моего существования. Я потерял Меркуцио, который одинаково ярко пылал и ненавистью, и любовью. И Ромео я тоже потерял – столь же горячего, как и Меркуцио, но хранившего в душе такую нежность, о которой Меркуцио и мечтать не мог. Мои братья по духу, пусть не по крови. И обоих больше нет, их обоих унес злой ветер разлуки.

Я никогда не чувствовал себя таким одиноким.

Бальтазар был чутким человеком – он ничего не говорил мне, только принес вина и усадил меня в кресло рядом с окном, где я мог сидеть и смотреть вниз на улицу. Но очень скоро я встал и закрыл ставни. Булыжная мостовая сияла под лучами солнца, которого Меркуцио никогда больше не увидит, – и это невозможно было смыть горячей водой в ванне. Вид серых камней Вероны навевал мне воспоминания о его смертельно-бледном лице и бескровных губах.

Я обессиленно закрыл глаза, а когда открыл их вновь – в комнате была моя мать.

Бальтазар, должно быть, принес ей кресло, потому что она сидела, как обычно, с прямой спиной, напротив меня, одетая в привычный траур с яркими всполохами золота на шее и запястьях. В домашней обстановке она позволила себе снять вуаль, а волосы ее были убраны в какую-то сложную прическу с бесконечным количеством косичек и узлов, над которой, должно быть, не один час трудились ее камеристки. Как всегда, лицо ее было почти бесстрастно, но все же на нем можно было рассмотреть следы тревоги, если присмотреться.