Призрачно всё... - Алексей Мальцев

— Ни о чем таком я не задумывался, Ленок, — как можно шире, до боли в челюстях, улыбнулся Изместьев. — Просто хотелось проверить себя.

— Вы что, школьник-максималист? — она вдруг сложила руки на груди, словно отчитывающая нерадивого ученика преподавательница. — Все время требуется чего-то доказывать самому себе? Неужели время не лечит? Сами со стороны себя видели?

— Честно говоря, нет, — скривился он, слегка покраснев. — Не задавался такой целью. Здорово все переполошились из-за меня. Там, коллеги, друзья, родственники…

— Не то слово. Я, похоже, нервный тик заработала из-за вашего прыжка-полета. Видите, как щека у меня дергается, — она неожиданно склонилась над ним, он даже различил запах ее духов. — С этой стороны заметно?

Доктор зажмурился, словно пытаясь рассмотреть у себя внутри причину собственного столь поразительного равнодушия. Ему действительно все равно, почему он «сиганул» с высоты вниз своей башкой, слегка седеющей на висках; ему плевать, расплачется сейчас в порыве нахлынувших чувств перед ним его боевая подруга или, скрипя своими коралловыми зубками, выскочит в коридор. Ему по барабану!

Что он помнит из вчерашнего, позавчерашнего? Ну, решил прыгнуть, остроту испытать, поскольку все осточертело в этой жизни. А чтобы не так страшно было — побеспокоился о подушке. Что в этом удивительного? Все вполне объяснимо и понятно. Ему, по крайней мере.

Он позаботился или кто-то другой, какая разница?! Мир не без добрых людей. Важно, чтобы в трудную минуту кто-то пришел на помощь.

— Да вы совсем о другом думаете! — отскочила Леночка от него, замахав руками. — Или о другой. Конечно, кто я такая, чтобы на меня обращать внимание! Так, девушка из деревни, из глуши.

Боже, какие мы обидчивые! Как мы любим губешки-то надувать! Так и есть, направилась к выходу. Что бы такое душевное напоследок, вдогонку бросить?

— Из какой хоть деревни, скажи, девушка, — как можно доверительней поинтересовался «больной», — в какой глуши я остаток дней суровых своих проведу?

— В Кормилицах проведешь. Это название тебе о чем-нибудь говорит? — прозвучало за секунду до того, как дверь палаты захлопнулась.

Вместе с услышанным на доктора навалилась резкая сонливость. Он прикрыл веки и попытался унять невесть откуда появившееся сердцебиение.

Кормилицы… Кормилицы… Где он мог слышать этот географический термин? То, что слышал совсем недавно, в этом не было никаких сомнений. Надо попытаться вспомнить, надо попытаться. Словно в его мозг вставили ключ, подходивший к нему идеально, и повернули на пол-оборота. Но пол-оборота, как выяснилось, недостаточно для того, чтобы вспомнить все.

Сосредоточиться на сказанном только что ушедшей коллегой не получилось. Осторожно приоткрыв дверь, в палату проник сутулый невысокий мужчина в белом халате с худощавым лицом и близко посаженными глазами. В руках он держал увесистую спортивную сумку.

Какое-то время он стоял у дверей, внимательно разглядывая Изместьева. Потом улыбнулся, подошел к кровати и протянул руку:

— Вы помните меня, Аркадий Ильич? Я — Карл Клойтцер.

— Кто, простите? — Прищурился, пожав протянутую руку, Изместьев. Словно ему помешали расслышать сказанное, хотя в палате и в отделении в эту минуту царила полная тишина.

Сутулый долго рассматривал широко открытые глаза, немного бледное лицо Изместьева. Наконец, сделал заключение:

— Что ж, тем лучше.

— Чем лучше? — недоуменно переспросил доктор. — Прекратите говорить загадками, я не понимаю.

— Собирайтесь, Аркадий Ильич. — Сутулый поставил сумку на кровать рядом с сидевшим Аркадием, расстегнул на ней молнию. — Здесь спортивный костюм вашего размера.

— Но я никуда идти не собираюсь, — начал неуверенно Изместьев. — У меня курс реабилитации после падения…

Сутулый замер на пару секунд, чему-то усмехнулся про себя.

— Да знаю я все про вас. Реабилитация вам в принципе не нужна, во всяком случае, у господина Ворзонина — точно.

Доктор почесал затылок, махнул рукой и начал переодеваться.

Я разожгу его любовь!

У похорон не только свой цвет, но и свой неповторимый запах. Это запах хвои. Хвойная дорожка по асфальту до катафалка, и потом, вслед за процессией. Словно лес, сама природа шагнула за свою границу, нарушив ее единственный раз… Забрав у Ольги любовь, смысл, цель. Все на свете.

Только что начался сентябрь, школы распахнули свои двери для детворы, а Ольга хоронит сына. Тоже, кстати, школьника. Он должен был пойти в одиннадцатый. Но не пошел. Слишком большой, неподъемной для его неокрепшего организма оказалась доза наркотика, которую он вколол себе. И вот теперь лежит в гробу…

Савелий так и останется школьником. Навсегда.

Кто ее одел в траур, кто все организовал, она не помнит. Скорее всего, Павел. Незаметно и настойчиво Ворзонин вошел в ее жизнь. Когда Ольга осознала, что Савелия, ее кровинки, самого любимого на земле человека больше нет, силы оставили ее. Павел приходил и уходил, с кем-то созванивался, давал указания, просил, требовал. Перманентно присутствовал в ее жизни, вдруг в одночасье ставшей ненужной и бесцельной.

Восковое лицо сына на белой отороченной подушечке словно летело над катафалком. Ольга различала его так явственно, что самой хотелось взлететь, обнять его. Но под руку ее поддерживал Павел, как бы напоминая о бренном земном существовании.

Неожиданно Ворзонин высвободил руку. Ольга пошатнулась, и Павел тотчас подхватил ее за плечи.

— Оленька, дорогой мой человечек, — горячо зашептал он ей в самое ухо. — Я должен сообщить тебе что-то очень важное.

— Не сейчас, Паша, не сейчас, — запротестовала она, пытаясь освободиться от его объятий. — Неужели ты не понимаешь?!

— Я все понимаю, Оля, но другого времени может не быть. Дело в том, что Аркадий… как бы это пограмотней сформулировать… Он вернулся, но он ничего не помнит. С ним что-то произошло за это время. Боюсь, что изменения необратимые.

— Ну и что, — насторожилась Ольга, перестав на мгновение всхлипывать. — Пусть не помнит, я жена ему. Я приложу все свои силы, всю любовь отдам, чтобы вернуть его к жизни. У меня больше кроме него никого не осталось. Я не в обиде на него за то, что его сейчас нет. Так и передай ему. Пусть не беспокоится об этом.

— Но он ничего и никого не помнит. Ни тебя, ни Савелия, как после клинической смерти, после глубокой комы, как ты не можешь понять!

Ольга вдруг остановилась, пристально взглянула на него. В ее глазах он прочитал такое отчаяние, что проклял себя несколько раз за то, что начал проект.

— У меня остается надежда, — прошептала она. — Ее у меня никто не отнимет. Я надеюсь, что он вспомнит. Науке известны такие случаи.

Увлекая ее вперед, чтобы не тормозить процессию, Ворзонин осторожно продолжил:

— Почему ты говоришь, что у тебя никого не осталось? А я? Меня полностью сбрасываешь со счетов? Я без тебя не могу жить, Оленька. Неужели после стольких мытарств ты не убедилась в этом?!

Она ничего не ответила. По ее щекам вновь покатились слезы. Павел достал чистый носовой платок и протянул ей.

— Эх, Паша, Паша… — приложив платок к щеке, простонала Ольга. — Я все это знаю, можешь не говорить. Но ты не знаешь, кем был для меня… Савушка, моя кровинка, мой единственный…

— Знаю, Оленька, все знаю, — Ворзонин чувствовал ком в горле, он сам был готов разрыдаться в эту минуту. — Я уважаю твои чувства, ты можешь полностью положиться на меня.

— И Аркадий… после всего, что случилось. Он мой муж, мы с ним прожили столько лет. Они не прошли даром. И свой крест я намерена нести до конца. Он вспомнит, он все вспомнит, я уверена в этом.

— Но он не любит тебя, — выдал последний козырь Павел. — Я последнее время как бы жил его жизнью. В его сердце нет любви.

— Я разожгу ее, у меня найдутся силы. Не сомневайся, — Ольга освободилась от его руки, слегка отстранившись. — Так что, прости, если сможешь. И… спасибо тебе за все.

Он молча шел рядом с ней какое-то время, потом постоял на обочине, глядя вслед удаляющейся процессии. Когда все скрылись за поворотом, медленно направился в клинику.

Даже после превращения Марины Гачеговой в волчару он не чувствовал себя так паршиво. Опустошенность, казалось, звенела в ушах. Когда он проходил мимо автостоянки, ему стоило больших усилий не запустить первым попавшимся камнем в стекло одной из иномарок. То же самое желание возникало в отношении стекол трамваев, троллейбусов, окон ближайших домов.

Все напрасно! Все!!! Как с гор сходит снежная лавина, сметая все на своем пути, так психотерапевту хотелось одним махом подвести черту под всей предыдущей жизнью. Зачем чего-то достигать, если рядом нет того, кого ты любишь?! К чему эти жалкие усилия, потуги? Без поддержки любимого человека это — ничто.