Кризис и другие - Сергей Кургинян

Теперь что предлагается? В качестве программы-минимум лечить таким же образом "гадину" под названием Российская Федерация. А в качестве программы-максимум – осуществить сие с "супер-гадом" по имени современное человечество.

Категорически настаиваю на следующем.

1) Подлинная политика является именно управлением общественными процессами и ничем другим.

2) Осуществляемая сейчас политика не является управлением общественными процессами. Она не является таковым не только в России, но и нигде. Или почти нигде. Может быть, в Китае, да и то сомневаюсь.

3) Соответственно, осуществляемая сейчас политика не является политикой подлинной.

4) Это (неподлинность политики, как минимум, в эпоху после Сталина, Рузвельта, Черчилля) давно зафиксировано постмодернистами. Они с ликованием заявили о ряде "смертей" (проекта, человека и так далее). В том числе, и о смерти политики.

5) Постмодернисты правы в своей констатации.

6) Другое дело, что любая констатация для одних является вызовом ("политика умерла, но мы ее воскресим"). А для других – фатумом. Паскудность постмодернизма в том-то и состоит, что он все вызовы хочет превратить в фатумы. Но в том, что касается констатации вызовов, он зачастую прав. И потому вполне можно одновременно испытывать к нему глубокое отвращение и прислушиваться к его вердиктам.

7) Стоит прислушаться и к тому, с чем постмодернизм связывает смерть политики. Мы вот с вами говорим о политике подлинной и неподлинной. Мол, подлинная политика управляет общественными процессами, а политика неподлинная – не управляет. Постмодернизм же, похихикивая, скажет, что подлинности нет вообще, а есть одни симулякры. Поэтому само словосочетание "подлинная политика" бессмысленно.

8) Осталась ли в мире подлинность – это отдельный вопрос.

Исчезни подлинность из мира вообще – мы бы не в пучину медленно погружались, а одномоментно исчезли, причем не фигурально, а буквально.

9) То, что мы покамест не исчезли, неопровержимо доказывает, что подлинность в мире еще есть. А вот в политике ее обнаружить с каждым днем становится все труднее.

10) С одной стороны – возрастание сложности, масштабности, остроты процессов. С другой – нарастание отчужденности от этих процессов всего политического бомонда. Это вам не пресловутое "мухи отдельно, котлеты – отдельно". Нынешний политикум (или "политический класс") отделен от процессов гораздо больше, чем мухи от котлет. Обычные мухи рвутся к котлетам, дабы их пожрать. А политические мухи к котлетам под названием "процессы" даже и не рвутся. Они их наблюдают, судачат между собой по поводу нюансов мировой кулинарии, вьются над котлетами, держась от них на внушительном расстоянии.

11) Дерзкая метафизическая гипотеза: поймав муху и уничтожив ее, не хотел ли Обама выразить некое содержание, касающееся анализируемой нами коллизии?

12) Переходя от метафизики к предельной рационализации, мы должны констатировать, что современная политика воинственно отчуждается от управления процессами. Но тогда чем она занимается? Ведь нельзя же сказать, что она ничем не занимается. Ну так чем же?

Настаиваю на том, что современная политика занимается не УПРАВЛЕНИЕМ, а ОБСЛУЖИВАНИЕМ процесса. Причем она обслуживает процесс вполне ответственно и квалифицированно. Способность так обслуживать процесс политика приобретала в течение многих последних десятилетий. Параллельно с этим теряя способность к выполнению любых других функций по отношению к процессу. Прежде же всего, функции управления оным. Политика в итоге вообще потеряла способность различать две функции – "управление" и "обслуживание". Вы упрекнете современного политика в том, что он не управляет процессом, а он вам презрительно ответит: "Я-то не управляю!? Я и масло меняю, и шестерни смазываю, и режимы регулирую, и… и… и…".

И ведь и впрямь меняет масло, шестерни смазывает, режимы регулирует. Но не может не только новую машину создать, но и сломанную шестерню… в лучшем случае, он ее заменить может, если другая под боком есть (и это уже высший класс). Ну, заказ может сделать на завод, где шестерни изготавливают. Однако это уже, пожалуй, суперквалификация. Но взять, к примеру, сварочный аппарат и заварить поломавшуюся шестерню… Пусть, дескать, машина работает – хоть и не так споро, как до поломки…

Уже этого он точно не может. Помыслить же об изготовлении новой машины или об усовершенствовании старой он тем более не может. Поболтать об этом может, а помыслить – нет. И в той же степени, в которой не ощущает разницы между управлением и обслуживанием, не ощущает он и разницы между мыслью и болтовней.

Что исчезает в первую очередь при низведении управления к обслуживанию? Смысл исчезает, вот что. Все начинает слишком опасно напоминать знаменитый рассказ Кафки, в котором поломка "машины наказаний" привела к надругательству поломанной машины над тем, кто ее обслуживал, и кто напоследок решил испытать на себе ее действие.

Та катастрофа, которую называют "глобальным кризисом", является поломкой машины. То, какова эта машина и как она поломалась, я в какой-то степени уже обсудил, а в какой-то собираюсь обсудить в следующих статьях этого цикла. Здесь же мне важно установить, что некий глобальный политикум, являющийся совокупностью лиц, обслуживающих машину, суетится вокруг этой машины и спорит о том, что надо смазать, какой режим машине задать, куда и какое маслице залить (и на сколько именно триллионов долларов). А машина поломана.

Мне справедливо возразят, что общество является не машиной, а сверхсложной саморегулятивной системой. Что это касается любого общества, и уж, тем более, человечества как целого. Я в ответ попрошу прощения за упрощенные аналогии, с помощью которых я хочу и выявить суть происходящего, и уйти от избыточных усложнений. И спрошу возражающих: является ли все-таки политика управлением общественными процессами? А коль скоро она является оным, то что такое перестройка, сутью которой стала наиглубочайшая сентенция Горбачева по поводу процесса, который, знаете ли, пошел?

Что же касается саморегулятивности сверхсложной системы, то дело тут обстоит так. Сверхсложная система отличается от машины способностью порождать в определенных (закритических) ситуациях нечто, прекращающее болтовню о процессе, который "пошел", и начинающее этим процессом управлять. Данная способность наличествует у сверхсложной системы в той мере, в какой эта система не отчуждена от истории.

Сверхсложная социальная система (цивилизация, человечество) обладает единственной саморегулятивностью – исторической. Наиболее ярким проявлением этой саморегулятивности является эксцесс под названием "революция". Не может быть истории без революций. И не может быть революций при полном исчерпании исторического горючего.

Вновь попрошу у читателя извинения за техническую метафору ("горючее"). Жанр вынуждает меня балансировать на грани актуального и концептуального. Что, в свою очередь, требует особой текстуальной плотности, обеспечить которую могут только метафоры. Их и использую, понимая издержки и надеясь на интеллектуальную зрелость читателя.

Меня неоднократно упрекали: "Ну, что Вы привязались к господину Фукуяме! Ну, написал он эссе под заголовком "Конец истории?". Но он же еще и вопросительный знак в конце заголовка поставил. Да и потом очень сложно себя повел. То отказываясь от своего "конца истории" и почти что присягая своему антагонисту Хантингтону, то опять с этим самым "концом истории" заигрывая".

Я уже устал отвечать, что, во-первых, сам по себе господин Фукуяма мне интересен в минимальной степени.

Что, во-вторых, в его политическом эссе важны только заголовок и степень раскрученности эссе высокопоставленными политическими читателями.

Что, в-третьих, высокопоставленные читатели Фукуямы, конечно же, восприняли эссе лишь как оду либерализму и констатацию благостности распада СССР, а также краха коммунизма и т. д.

Что, в-четвертых, сам Фукуяма, будучи учеником Кожева и ощущая себя частью как неогегельянского, так и постмодернистского интеллектуально-политического комьюнити, конечно же, придавал своему заголовку другое, более глубокое значение.

Что, в-пятых, как говорит герой Толстого, дело не в блуждающей почке, а в жизни и смерти. Не в Фукуяме, то есть, а в истории.

Следуя жанру и балансируя на грани между концептуальным и актуальным, я сейчас предложу читателю аналитику чего-то и актуального, и концептуального, а именно – статьи Александра Янова ""Реалисты", "идеалисты" и Обама. Каирская речь президента США в Москве – вот что нужно России".

Я уже упоминал эту статью, опубликованную в "Независимой газете" 3 июля 2009 года, в связи с визитом Обамы, к которому статья и приурочена. Но только сейчас, после обнаружения неких странностей и выявления их природы, можно яновскую статью по-настоящему обсуждать. Всю целиком, начиная с заголовка. Каирская речь Обамы – это что? Это некий мессидж (по мне, так пустой донельзя, но я сейчас не собой, а Яновым занимаюсь), который одна глобальная сила (США) посылает другой глобальной силе (исламу).