Плохо быть мной - Михаил Найман

Это был выгодный бизнес. Нанимал он в основном нелегальных эмигрантов с Ямайки, оплачивал им перелет, поселял в бараках и платил не больше четырех с половиной долларов в час. Приехал он сюда сразу после освобождения из тюрьмы, где отбывал срок за убийство, женился на учительнице начальных классов, родил детей и организовал бизнес. Сейчас почти миллионер.

Он сидел недалеко от костра рядом с женой. Языки пламени плясали на его лице — отсветы аутодафе на лице инквизитора. К огню подсел Корки, взял гитару, на которой не хватало двух-трех струн, и завыл. Или, если угодно, заскрипел, как ржавая дверь. Корки утверждал, что поет песни индейского племени, откуда он родом. Он бросал вокруг грозные взгляды, готовый наказать каждого, кто выскажет неудовольствие.

Так он смотрел на всех, кроме Бьюэла. Корки приходился ему приемным сыном. Почти сорок лет назад Бьюэл нашел новорожденного Корки у дверей своего дома. Бьюэл принял ребенка и поселил в сарае неподалеку. Он заставил его работать с раннего возраста, и работать много. Это, пожалуй, и спасло Корки. Его умение трудиться и невероятная работоспособность — единственная связь Корки с цивилизацией. В остальном он дитя природы. Быть может, он не врал, когда говорил, что он индеец, с его черными волосами и бронзовым оттенком кожи.

Не удивительно, что сейчас он завывал песни Шенандоанской долины. Он так их и называл — «песни моих предков». Пел он их на абсолютно никому не понятном режущем слух языке, словно издеваясь над слушателями. Закрадывалось подозрение, что сам же Корки выдумал эти несуществующие звуки. Уйти было невозможно, поскольку тебя мог покарать его гнев. Приходилось сидеть смирно.

По обе стороны от Корки сидели две старые тетки и пожирали его глазами. Во тьме они чем-то походили на индианок. Единственные благодарные слушательницы. Негры с Ямайки расположились на земле, понурив головы. Мысленно они находились не с нами. Они были на островах.

— Утюююю! Утюююю! — завывал Корки.

— А вот это мне понравилось! — неожиданно поднял голову один негр. — Перемотай пленку и заведи это дело опять, брат мой!

Корки запел снова, с двойным вдохновением.

Становилось холодно. Мы с Эстер пошли к машине, чтобы взять одеяло. Когда костер превратился в маленькую точку, мы услышали приближающийся шум ломающихся веток. Чья-то фигура нагнала нас. Корки выплыл из темноты и пошел рядом с нами.

— Знаешь, во что ты влез, парень? — небрежно бросил он, глядя поверх меня.

— В смысле? — Из головы еще не улетучилась исходившая от него угроза, поэтому я решил поддержать беседу.

— Связался с ней, — кивнул он на Эстер. — Отношения с женщиной — это тропа войны. Только если мужчина напряжен, как тетива лука, он не конченый человек. Мужчина ни в чем не должен быть хуже женщины. Я жил с женщиной, — он нагнулся ко мне и понизил голос, словно делясь секретом. — Знаешь, что я делал, когда у нее были месячные? Резал себе руки, чтобы ни в чем не уступать ей. А ты что? — посмотрел он на меня чуть погодя невидящим взглядом. — Расплылся как кисель, пустил слюну. Знаешь, что сделает с тобой Эстер? Поселит злого духа в центре твоей грудной клетки. Потом он спустится к тебе в живот, — выпятил свой живот Корки. — Будет разрастаться там, как эмбрион. Женщина, с которой я жил, испортила мне глаза. Поселила там двух маленьких червячков, посмотри на мои зрачки…

Глаза у Корки светились даже в темноте.

— В табачном дыме исчезнет мой полупрозрачный силуэт, — произнес он вдруг с артистической интонацией, будто декламировал стихи. От этого стало неуютно. — Сигареты я не курю. Только анашу, что растет на участке моего друга Джейми…

Мы молчали, и молчание было неловким.

— Джейми ушел к праотцам, — продолжил Корки после паузы. — Так что приходится поддерживать его участок. Хотя бы это я ему должен. Я вообще-то жизнерадостный человек, — он посмотрел на меня пронзительным взглядом. — Но иногда задумываюсь над тем, чтобы покинуть этот мир. Не потому, что меня одолевают мрачные мысли. Один индейский вождь, когда добился всего, покончил с собой. Джейми ушел отсюда вместо меня. Ошибка. Я вылетел из машины, пролетел двадцать метров, и ничего. Умер Джейми, а не я.

— Корки попал в страшную аварию, — сказала Эстер. — Водитель погиб, Корки отделался царапинами. Расскажи ему об этом…

— Рассказать? — переспросил Корки. В его лице проступила детскость. — В общем, влюбился я в женщину. — Его взгляд опять метнулся поверх наших голов. — И все мои друзья влюбились в женщину.

— В ту же самую? — не поняла Эстер.

— Почему в ту же самую? Каждый в свою. Все эти идиоты сошли с ума. Вот что делает с тобой женщина. Поселит злого духа в центр твоей груди. Потом он спустится тебе в…

Он замолчал. Мы переминались с ноги на ногу.

— Когда я поднялся на ноги, после того как вылетел из машины, — медленно произнес Корки, — подхожу к Джейми и говорю: «Ну что, покатались?». Только он меня не слышал — перешел в другой мир, к праотцам. «Джейми, — кричу, — ошибка! Я хотел уйти из этого мира! Тебе зачем было это делать вместо меня? Я тебя об этом просил?» Подъехала полиция. Я им говорю: «Ошибка. Я двадцать метров пролетел, и ничего. А этот чувак бросил нас. Никак не получается покинуть это место. Отпустите вы меня!» Те ничего не понимают. «Как же мы тебя отпустим? Ты ведь эту машину угнал». Не поняли, что я имел в виду, что меня эта жизнь не отпускает.

Он сделал несколько взмахов руками в воздухе в духе восточных единоборств и оборвал речь. И пошел в темноту, кивая самому себе.

— Корки! — окликнула его Эстер.

Он развернулся и подошел к ней. Она взяла его за руку. Он стоял напротив нее, не освобождая своей руки из ее. Теперь он весь походил на малыша.

— Уже три часа ночи, — тихо сказал он, посмотрев на меня.

— Что? — не понял я.

— Три часа ночи, а из тебя все исходит полуденный свет. Не готов к делам ночного сумрака? Или хочешь сказать, ты не любишь темноту? Будь осторожен, люди не терпят светлых личностей. Они въедаются им в печенки…

Корки растворился в ночной черноте. Мы с Эстер забрали, что нужно, из машины и пошли к неграм разговаривать о Ямайке. Впереди маячила Калифорния.

«…Как я могу быть белым? Меня даже не существует…» Вот именно: я даже не существую… Мы с Эстер стоим на автобусной станции в Пенсильвании. Купили билеты, чтобы ехать в Калифорнию через всю страну. Здесь наша первая пересадка. В Сан-Диего будем через три дня.

Серые бетонные стены кусались, глядели сурово и воинственно. Люди тоже смотрели, словно собирались поставить тебе фингал. И это только малая доля того, что они готовы с тобой сделать. Еще два года назад все было по-другому. Тогда на этой же станции местный наркоделец разговорился со мной, предлагал купить его кроссовки. Наркодельца забрал полицейский и чуть не забрал меня. Случай, который можно рассказывать друзьям. А сейчас стоишь, и по тебе палят гаубицы. Жутковатые фигуры людей, готовых проклясть тебя, когда ты откроешь им, что ты заодно с чуваком, который рэпует сейчас из бумбоксера негрилы в углу. В гремящем из магнитофона рэпе я узнаю Эминема, белого рэпера, недавно выпустившего альбом. Герой альбома Эма — в своем роде гангстерский Холден Колфилд рэпа.

Эстер, стоящая по правую руку от меня в очереди на грейхаунд, тоже заметно робела. Обычно предметом беспокойства бывал я; и вот пожалуйста — стоит, рукой сжимает подушку, жмется ко мне и повторяет, что, как только мы войдем в автобус, она будет спать. И рекомендует мне сделать то же самое.

Очередь к автобусу — одна сплошная пауза. Очередь стоит — автобус стоит. Люди в очереди ждут, чтобы зайти в автобус, автобус ждет, чтобы люди в него вошли. Не очень осмысленная пауза, так ведь? Каких-нибудь три человека отделяют меня с Эстер от закрытых дверей автобуса. В отличие от русских, вернее советских очередей, когда до самого конца неизвестно, получишь ли то, за чем стоишь, здесь все предельно ясно.

«…Если бы у меня был миллион долларов / Я б купил пивоваренный завод / И превратил всю планету в алкоголиков». Чем популярнее этот чувак будет становиться, тем более одиноким буду я в своем восхищении им. «…Вообще не знаю, что я тут делаю / Худший день моей жизни был день, когда я родился…»

— Бейби, пошли! — говорит Эстер. — Двери открылись.

Двери правда открыты, но приподнятости от перемены обстоятельств нет в помине.

— Держи мою подушку, милый.

Внутри автобуса ситуация ничуть не лучше. Усевшиеся люди жалили меня со своих мест, как южноафриканские москиты. Я сел у окна, Эстер нашла удобное положение на подушке и заснула. Автобус тронулся.

Я смотрел в окно, настроение было хуже некуда. Автобус быстро ехал по направлению от центра города. Я закрыл глаза, а когда открыл их, мы были в южном районе. Как все южные городские районы Америки, он был черный. Несмотря на то, что время подходило к часу ночи, жизнь кипела. На обшарпанных улицах проститутки курили сигареты, сутенеры — сигары, наркодельцы — траву. Люди на ступенях домов тоже что-то курили. Группки молодежи грозным видом поддерживали состояние уличного напряжения. Хоть и в столь поздний час, женщины, с опаской оглядываясь, вели за руку совсем маленьких детей. Казалось, весь район вышел на улицу. Я смотрел и смотрел, не отрывая глаз.