Вид с холма - Леонид Сергеев

Он стал испытывать сложное переплетенье чувств: с одной стороны, привязанность к жене, хорошему человеку и другу, с другой — сильное влечение к Наташе. Домоседка жена была слишком пассивной, чтобы сделать их жизнь полноценной, а с Наташей он жил интересно, насыщенно, и, главное, с активной любовной страстью, чего давно не испытывал к жене. Все связанное с семьей для него давно превратилось в нудные обязанности, которые он выполнял по инерции, и все чаще возвращался домой ночью, а то и под утро.

Как каждая здравомыслящая женщина, его жена обо всем догадывалась, втихомолку переживала измену, но не донимала его вопросами, ни в чем не обвиняла и держалась стойко, не теряя достоинства. Только изредка он замечал ее печальный профиль, вопрошающие взгляды и тогда говорил, что все вечера просиживает в библиотеке, что диссертация требует большого объема работы. Жене он мог найти более-менее убедительные слова, благовидные предлоги, но самому себе не находил оправдания, и в конце концов пришел к выводу, что просто удобно устроился и ведет себя, как негодяй.

Наташа познакомила его с замужней подругой, и они стали проводить время в новом семейном кругу. Супруги — тоже преподаватели — сразу нашли с Виктором много общего и вскоре так привыкли к нему, что принимали чуть ли не за законного мужа Наташи. В дни застолья у супругов, в минуты веселых бесед она и в самом деле чувствовала, что значит для Виктора гораздо больше, чем его жена, но, как только они расставались, ее охватывало ощущение покинутости. Ей хотелось хотя бы два дня в неделю, но полностью, без разлук, проводить с Виктором, а он всегда уезжал в семью. Роль единомышленницы и собеседницы казалась ей постыдной и нелепой, а в праздники, когда Виктор вообще не уходил из семьи, для нее наступали часы пустоты и отчаяния. Больная мать и бесперспективные отношения с Виктором доставляли ей мучительную боль, она чувствовала себя загнанной в угол. Внезапно и без особой причины вспоминала, как студенткой влюбилась в Виктора, и начинала бичевать себя за то, что когда-то совершила чудовищную ошибку. Выкуривая одну сигарету за другой, она припоминала, как Виктор совершенно не выделял ее среди студенток, как писала ему письма с Сахалина… Горькая память доводила ее до состояния полу-мертвой усталости. А тут еще больная мать, ее стоны, бред. Разрыдавшись, она глотала таблетки, пила успокоительные настойки… Но постепенно перед ней вставали солнечные картины Ялты и реки Великой, все те города, которые они успели объездить с Виктором, и ее лицо светлело. Она вспоминала его постоянную заботу о ней, его обходительность, и вдруг явственно чувствовала, что в эти минуты на другом конце города он скучает по ней, что он с радостью провел бы праздник с ней, но долг перед детьми, его врожденная порядочность не позволяют ему сделать это.

«Я счастливая, — бормотала она измученным голосом. — Судьба послала мне замечательного человека. Он — мое предназначение, и никуда мне не деться от этой горькой любви. Все равно после него, такого необыкновенного человека, я ни с кем не смогу встречаться».

На следующее лето он нанял медсестру для ухода за матерью Наташи, и они с супругами преподавателями совершили многодневный поход по берегу Оки, а потом еще неделю жили на турбазе «Селигер». Перед этим, по предложению Виктора, они тайно обвенчались в церкви и к радости Наташи, пусть запоздалой — эту тайну она скрывала с трудом — стали мужем и женой, пусть не перед людьми, но перед Богом.

…В череде работы, повседневных дел, радостных и горестных событий, встреч и разлук год шел за годом. Он стал доктором педагогических наук, профессором, у него появились внуки. А она по-прежнему работала редактором, и ничего значительного в ее жизни не произошло, за исключением смерти матери. И что странно, она давно готовилась к такому исходу, но, только оставшись совершенно одна, поняла всю непоправимость потери. Мать доставляла ей много хлопот, но и была ее советчицей, утешительницей, родным человеком, которому неустроенность дочери доставляла больше страданий, чем собственная немощь.

Теперь, после смерти матери, она могла приглашать Виктора к себе, и несколько раз он оставался у нее на всю ночь, но неожиданно ей стало тягостно находиться в комнате, где прожила с матерью большую часть жизни — она решила поменять жилплощадь и дала объявление в горсправку.

Они по-прежнему встречались в кафе, но уже как состарившиеся Ромео и Джульетта… Иногда к нему подбегали студентки, беззаботно и весело о чем-то выспрашивали, а когда он отвечал, замирали от восхищения. Наташа смотрела на них и вспоминала свою юность, влюбленность в Виктора, свои многочисленные способности, радужное будущее… Он выглядел как прежде, возраст только придал ему дополнительную привлекательность и обаяние; молодежь по-прежнему к нему тянулась, испытывала доверие, желание высказаться, найти понимание, услышать мудрый совет. А она изменилась: располнела, лицо покрылось морщинами, только и остались — большие серые глаза, но и в них потухла прежняя лучезарность.

Слушая, как Виктор разговаривает со студентками, Наташа нервничала, непрестанно курила. Он замечал это и поспешно, но тактично прощался со студентками и заговаривал с ней на ее излюбленную тему — о животных; случалось, она все же продолжала нервничать, а то и вставлять едкие словечки в повышенном тоне, тогда он смолкал, чтобы не накалять атмосферу и дать ей возможность успокоиться.

Все чаще его посещала мысль: правильно ли он поступает, столько лет встречаясь с Наташей? Получалось, что он загубил ее молодость, лишил семьи, ребенка. Потом вспоминал, что за все годы супружества ни одного отпуска не провел с женой. «Ум мужчины не в том, чтобы самому интересно жить, но и сделать жизнь жены интересной», — говорил сам себе, но тут же ограничивал круг интересов жены — «она довольствуется детьми и внуками, а у Наташи никого, кроме него, нет». Он вспоминал, как поочередно говорил обеим женщинам одни и те же слова, как путал их имена — разъедающие сомнения и стыд не давали ему покоя.

Временами он становился противен сам себе; «живу на два дома и только искалечил жизнь обеим женщинам. Двоеженец, негодяй — вот я кто!». Он безжалостно казнил и проклинал себя, забегал в первое попавшееся кафе, опрокидывал рюмку водки, нервно курил. А придя домой, говорил с женой извиняющимся тоном, просил прощения за то, что мало уделял ей внимания, уверял, что никогда ни при каких обстоятельствах не разрушит семью.

— Ну что ты, Витенька, — великодушно улыбалась жена. — Я всем довольна, меня все устраивает. Ты замечательный муж.

А вечером в кафе он просил прощения у своей жены перед Богом. Она молча слушала, гладила его руку, и ее прекрасные глаза наполнялись слезами.

— При чем тут ты, Витя? — тихо вздыхала она. — Я сама так захотела… Я много раз могла все изменить, устроить свою судьбу… Я сама так захотела и ни о чем не жалею.

Путешественница

С чем, с чем, а с приятелями мне повезло. Недавно один звонит и спрашивает: «Как дела?». До этого не звонил несколько месяцев и вдруг словно почувствовал, что дела у меня складываются отвратно: не клеилось с работой и я всерьез задумался — а своим ли делом занимаюсь вообще; во мне шло саморазрушительное недовольство собой, я даже порвал часть рисунков (я занимаюсь графикой). Все это и выложил приятелю (он тоже график и круглый год живет затворником на даче). Приятель стойко выслушал меня и говорит:

— Чего щебетать по телефону, приезжай, все обсудим. Ты порядочный человек, тебя всегда рад видеть.

Он всех делит на порядочных и мерзавцев (считает, что умными, талантливыми Россию бог не обидел, но порядочных у нас маловато). Крайне самоуверенный, агрессивный, он, к счастью, особой кровожадностью не отличается и редко выходит из себя — большей частью молчит, и это одна из его ценных особенностей, а уж если говорит, то убедительно — в умении убеждать он силен, очень силен.

— Приезжай, — повторил приятель. — Я помогу тебе. Когда у меня неприятности и я не могу пересилить себя, взять в руки, сконцентрироваться на работе, я опрокидываю рюмку водки, закуриваю, и порядок. Достоверно установлено — спиртное способствует душевному равновесию.

— Уже все испробовал, — вставил я. — Не помогает, хоть тресни.

— Это надо делать с другом. Порядочным. Сразу становится легче. Друг принимает на себя часть твоей боли. Так что, приезжай, я, несгибаемый, тебе, раскисшему, помогу. Для меня это азартная задача — вселить в тебя величественный дух.

Подобную помощь надо или отвергать с гордостью, или принимать с благодарностью. Я принял с благодарностью, хотя и подумал: «далековато к нему ехать», но тут же вспомнил китайскую поговорку: «Дорога к другу никогда не бывает длинной», и отправился на вокзал.