Мертвые не молчат - Марк Вернхэм

Подъехав к этому дому, мы останавливаемся на углу улицы. Вдоль этой улицы уже стоят семь телевизионных фургонов. Они все приехали наблюдать за событиями. А дальше я вижу толпу. Женщины со скрещенными на груди могучими руками, старики с бутылками и зонтами. Вокруг толпы крутятся дети на велосипедах, посмеиваясь над всем этим зрелищем. Все они страшно возбуждены. Такое ощущение, что в воздухе трещат искры, кажется, всех и все вот-вот захлестнет отвратительной мерзкой волной насилия. Редкая цепочка полицейских отделяет толпу от дома. Толпа свистит, выкрикивает ругательства и напирает, будто какой-то огромный зверь, который ревет и бьется о прутья своей клетки, надеясь, что они рухнут и он сможет вырваться на свободу и удовлетворить наконец свою накопившуюся жажду мести.

Вокруг толпы я вижу небольшие группки телевизионщиков с камерами. Операторы сгорбились над видоискателями, направляя камеры то на своих телеведущих, то на полицейских, то на людей из толпы. На каждой камере есть яркая лампа, и эти лампы высвечивают яркие белые круги на мостовой, на людях, на доме, что делает все происходящее еще более нереальным, еще больше возбуждая без того уже бурлящую толпу придурков. И двигатели всех фургонов работают, а их фары горят ярким светом. По сточным канавам тянутся толстые провода. В небе кружит вертолет. На нем тоже стоит огромный прожектор, заливающий светом толпу. Дэвлин смотрит наверх.

— Черт возьми! — говорит он. — Это вертушка из «Скай». Могу поспорить, что в ней Джимми. — И он достает свой мобильник и набирает какой-то номер. — Джимми? Это ты там в этом гребаном вертолете над домом педофила? Ну, ты даешь! Серьезно… Ладно, я спрошу его, но думаю, что прямо сейчас ничего не получится.

Дэвлин спрашивает, не хочу ли я поговорить с Джимми-шишкой из «Скай». Я не хочу.

— Извини, приятель, — говорит Дэвлин в телефон и снова выключает его.

А здесь, внизу, царит атмосфера будто на карнавале или как при появлении Шебы Тусорт в боулинге «Голливуд Боул» в Суррей-Кис, когда народ напирал, чтобы получше ее рассмотреть, а она буквально купалась в лучах прожекторов, которые на нее направляли телевизионщики.

Но эта толпа собралась здесь не ради Шебы или другой кино-звезды или поп-звезды. Они здесь из-за Артура Пенруди — этого чокнутого придурка, который убил ребенка. Они хотят разорвать его на куски. Раздается звук разбитого стекла. Кто-то швырнул в дом камнем или бутылкой и разбил окно. Полицейские, которые пытаются сдерживать толпу, явно нервничают, лица их побелели. Ночной воздух наполняют звуки сирен, и телеоператоры все как один поворачивают свои камеры и прожекторы, направляя их на три подъезжающих полицейских фургона с окнами, забранными металлическими решетками. Из них высыпает целая туча полицейских в шлемах с длинными дубинками и прозрачными щитами. Они похожи на тех полицейских/солдат, которые прострелили башку возлюбленному официантки. Они стоят в стороне и смотрят на толпу, а толпа смотрит на них. Некоторые из полицейских в шлемах выстраиваются шеренгой рядом с обычными испуганными полицейскими, стоящими между толпой и домом Пенруди. Напряженность накаляется еще на один градус. Взаимная подозрительность растет. Лиц новых полицейских не видно. Из-за их формы они похожи на роботов. Они все явно на нерве и готовы к настоящим действиям, готовы лупить толпу дубинками по головам и, если понадобится, не только дубинками, но и сапогами. Но и толпа готова к драке.

— Твою мать, — все повторяет Дэвлин. Он сказал это, когда мы только приехали. Он сказал это, когда бутылка, брошенная из толпы, разбила окно. И он сказал это, когда прибыли полицейские/солдаты. И каждый раз он говорит это все эмоциональнее.

— Твою мать, — говорит он снова. Он не может оторвать взгляда от этой сцены. Он даже улыбается.

— Поехали отсюда, Дэвлин. Я насмотрелся. Теперь хочу увидеть еще что-нибудь.

— Ладно, — отвечает Дэвлин и заводит двигатель. — Если мы будем тут торчать, то, скорее всего, нам разнесут фургон. Обстановка накаляется. Лучше поехали ко мне домой.

— Нет, — говорю я.

— Нет?

— Нет. Я хочу увидеть того, другого. Человека в машине, который сейчас убивает себя у большого озера.

— Биллингс? Этот мужик из энергетической компании? Он убивает себя? — переспрашивает Дэвлин.

— Да. Он убивает себя в машине у озера Уиндермир, — говорю я. Я никогда там не был. Я не знаю, где это. Эти слова выходят из моего рта еще до того, как я успеваю подумать.

Плечи Дэвлина опускаются, когда я говорю «озеро Уиндермир».

— Мартин, нам правда нужно туда ехать? Это же, блин, очень далеко. — Он смотрит на свои часы, а потом показывает на них пальцем. — Мы будем тащиться туда несколько часов! Это же около трехсот миль.

Я молчу. Дэвлин смотрит на меня, а его рука, показывающая на часы, так и застыла в воздухе. Он перестает возражать. Я знал, что так и будет.

— Нам следует кому-нибудь позвонить, — говорит Дэвлин. — Сообщить местной полиции. Может быть, они успеют, не дадут ему убить себя.

— Бесполезно, — отвечаю я. — Он уже мертв.

— Тогда зачем тебе нужно его увидеть?

— Не знаю. Нам нужно выбраться из Лондона. Нам нужно уехать куда-нибудь, где нас не найдут, — говорю я и рыгаю.

Дэвлин морщится.

— Мне нужно сделать кое-что важное, — говорю я Дэвлину.

Дэвлин разворачивает фургон, и мы едем прочь.

— Что? Что тебе нужно сделать, Мартин? Разве ты уже недостаточно сделал? — спрашивает Дэвлин.

— Я еще даже не начинал, — отвечаю я.

У меня такое чувство, что мне больше не нужно думать. Мне больше совершенно не нужно ни о чем беспокоиться.

Мне просто нужно слушаться инстинктов, следовать инструкциям, которые выходят из моей гребаной головы, и все, на фиг, произойдет, как и должно произойти.

— Ладно, как скажешь, Мартин, — говорит он.

— Угу, — отвечаю я.

Никто не замечает, как мы уезжаем.

Глава 32

Скоро мы уже едем по шоссе, оставляя позади яркие огни Лондона. Единственные звуки — это шум проносящихся мимо машин да мерное гудение двигателя нашего фургона.

— У нас впереди длинная ночь, — говорит Дэвлин, сворачивая на бензозаправку, чтобы купить бензин, какой-нибудь еды и питья.

Он выходит из машины, заливает бензин и покупает все необходимое. Я смотрю, как он заходит в магазинчик у заправки, как ходит там между полками, набирая в корзинку всякие пакеты и бутылки. Вернувшись в фургон, он плюхает здоровенный пакет с едой и напитками на сиденье между нами.

— Угощайся, — предлагает он, когда мы снова выезжаем на шоссе.