В волчьей пасти - Бруно Апиц

С огромным вниманием слушали в бараках сообщение. Оно подействовало на людей так, как того и ожидал Швааль.

В районе Эйзенаха, Мейнингена и Готы наступление американцев было остановлено. Заключенные испуганно переглядывались. Что же теперь? Для групп Сопротивления по-прежнему сохраняла силу «вторая ступень тревоги». Они должны были все время оставаться в бараках и быть наготове. После призыва включаться в эшелон новых распоряжений не поступало. Неужели план операций, для осуществления которого задачи групп были распределены уже несколько месяцев назад, был отброшен? Неясной и запутанной была обстановка, а в этот вечер она усложнилась еще больше, когда по лагерю пробежали слухи, что с обеих сторон от Эрфурта опустились американские парашютисты. Эту новость принесли «прикомандированные», вернувшиеся в тот день раньше обычного. Ее усердно передавали и жадно выслушивали, тем более что она резко противоречила обескураживающему сообщению командования вооруженных сил. Если слух справедлив, эшелон не может тронуться в путь. Но как у Эрфурта могли опуститься парашютисты, если фронт стабилизировался? Разве это возможно? Правда, на войне все возможно. Однако если официальная сводка соответствует действительному положению, для эвакуации еще остается время. И если готовится такой огромный эшелон, разве не указывает это на подобную возможность. Где же правда? Кто знает наверняка? Кто может пролить свет на эту путаницу?

На лагерь опустился вечер. В подвале бани, в погребе кухни заключенные с лихорадочной торопливостью раскапывали тайные убежища. Писарь-поляк по распоряжению Кремера извлек Прелля из канализационной шахты. Незаметно пробравшись в бараки, где старосты были предупреждены Кремером, освобожденные растворялись затем в общей массе. Однако некоторым пришлось остаться на своих местах, например Рунки, который под полом барака, в яме, находился в большей безопасности. У Кремера было много хлопот, ему пришлось немало побегать, пока все необходимое не было сделано. Идя в свой барак, он встретил Бохова. Тот возвращался от Риомана, которого навестил, надеясь, что он подтвердит радостный слух о приземлении под Эрфуртом парашютистов. Но француз мог лишь сообщить, что об этом беседовали в казино эсэсовцы, ссылаясь на передачу иностранных станций. Таким образом, известие не было достоверным и не давало возможности составить точную картину положения на фронте.

— Ничего нельзя предпринять, — сказал Бохов Кремеру. — Эшелон придется отправить.

— А что с ребенком?

У Бохова не хватило мужества разочаровать Кремера, и он солгал:

— Я скоро буду знать, где он. Тогда я его заберу.

— Хорошо, Герберт, хорошо, — кивнул Кремер. — Ребенок должен быть с нами. Это наш долг перед теми двумя, что в карцере, и… перед Пиппигом.

Бохов молчал.

После тревожно проведенной ночи Кремер уже с рассветом был на ногах. В бараках заключенные, которые были назначены в эшелон, заканчивали последние приготовления. Добровольцы из групп Сопротивления тихо прощались с друзьями, спрятав на теле самодельное оружие. Что, если удастся освободить эшелон и пробиться к американцам? Сколько эсэсовцев будут сопровождать колонну? И куда она направится?

Кремер ходил от барака к бараку.

— Когда Рейнебот объявит, выходите. Но устройте сутолоку, понятно? Может быть, сегодня пораньше начнется тревога и нам удастся затянуть отправление.

Но все вышло иначе — неожиданно и непредвиденно! Все планы задержать эшелон полетели кувырком. За полчаса до назначенного срока к воротам подошло несколько сотен эсэсовцев. Они построились шпалерами, карабины на изготовку, у пояса — ручные гранаты. Железные ворота распахнулись и остались открытыми. Через пустынный апельплац к баракам помчались блокфюреры с дубинками и револьверами в руках. Они врывались в бараки и дубинками выпроваживали наружу обитателей, словно поставив себе целью пригнать к воротам весь лагерь. Началось столпотворение. Блокфюреры с ревом носились за людьми, которые, вопя, старались от них спастись. Вместо планомерной подготовки эшелона — паника, крики, беготня! Людей выталкивали из проходов между бараками на главные пути и затем гнали через апельплац за ворота. После этого эсэсовцы бегом возвращались в, лагерь и выметали через ворота новые толпы.

Согнанная масса теряла способность что-либо соображать и превратилась в бурлящий водоворот. Ею владели страх и отчаянное стремление уклониться от дубинок. Люди кидались за открытые ворота, словно там ждало спасение. Казалось, смерч пронесся над лагерем. Эсэсовские шпалеры протянулись по обеим сторонам гигантского эшелона. Когда облава принесла свои плоды, ворота захлопнулись и лихорадящая масса потянулась по дороге. Конвой почти на всем пути до шлагбаума избивал людей, силясь создать некоторое подобие походного порядка.

Меньше часа бушевала эта буря. Те, кто остался в бараках, не могли ни думать, ни говорить — взбудораженная кровь переполняла сердце и мозг. Люди опускались на столы и скамьи, на нары в спальном помещении, закрывали руками глаза, стараясь прийти в себя.

Через час после ужасной сцены завыла сирена. Завыла, как женщина, которую тащат за волосы. Новая воздушная тревога!

Команда вещевой камеры уже несколько дней не работала. Камера была для заключенных хорошим убежищем. Здесь они не подвергались опасности попасть в эшелон. Но когда в лагере начала свирепствовать эсэсовская банда, их тоже охватило возбуждение. Лишь после начала тревоги они снова пришли в себя и тут заметили, что исчез Вурах. Спрятался, что ли, негодяй? Вообще здесь ли он еще?

Пытались найти его, спрашивали товарищей во втором этаже, работников камеры технического имущества — в первом.

— Вы его не видели?

Никто ничего не мог сказать. Может быть, доносчик находился на территории, и его вместе с другими прогнали дубинками к воротам? Может быть, он добровольно примкнул к эшелону, чтобы уйти от расплаты? Заключенные возвратились к себе. Следует ли им доложить об этом Цвейлингу? Многие советовали воздержаться. Не трогай, обожжешься! Может, Цвейлинг сам позаботился о том, чтобы убрать доносчика? Решено было молчать.

Группы Сопротивления бурлили. Они требовали оружия. Их нетерпение грозило подорвать дисциплину. Сноситься с группами через связных было уже недостаточно.

Все чаще товарищам из ИЛКа приходилось пренебрегать конспирацией. Быстро все обсудив, они приняли решение созвать совещание с руководителями групп.

После наступления темноты больше ста человек сошлось в одном из опустевших бараков. Кремер тоже принял участие в этом собрании.

Не успел Бохов сказать вступительное слово, как из рядов послышались возгласы. Участники собрания требовали организовать вооруженное сопротивление дальнейшей эвакуации. Самым нетерпеливым снова оказался Прибула. Его товарищи из польских групп поддержали его. Руководители других групп тоже настаивали на прекращении пассивного сопротивления.

— Лучше погибнуть в бою, чем смотреть, как наших товарищей гонят на смерть, — заявляли они. — Сегодня их десять тысяч, а завтра, может быть, и тридцать тысяч! — Возбуждение нарастало. — Возьмемся за оружие! Завтра же!

Кремер, стоявший в стороне, больше не мог молчать.

— Прежде всего не орите так! — стараясь перекричать шум, воскликнул он. — У нас не забастовочное собрание, а собрание в лагере! Вы что, своим криком хотите привлечь сюда эсэсовцев? — Мгновенно воцарилась тишина. — Вы желаете взяться за оружие? Завтра же? Скажите пожалуйста!

Насмешка Кремера многим пришлась не по вкусу. Снова поднялся шум.

— Дайте мне говорить, черт бы вас побрал! В конце концов, мне, лагерному старосте, приходится тащить самую тяжелую ношу, и поэтому у меня есть что сказать. Сколько у нас оружия, я и сам точно не знаю. Вам это лучше известно. Но одно мне ясно: оружия не так много, и оно не настолько хорошо, чтобы можно было сразиться с шестью тысячами эсэсовцев. Я знаю также, что начальник лагеря остережется оставить здесь кладбище, если мы не принудим его нашей собственной глупостью.

— Нашей собственной глупостью?

— Вот так лагерный староста!

— Нет, послушайте! Он берет под защиту начальника лагеря!

Вмешался Бохов:

— Дайте старосте договорить.

Кремер тяжело дышал.

— Я не знаю, все ли вы коммунисты. Но я коммунист! Слушайте же меня внимательно, и вы поймете, что я хочу сказать.

Он выдержал паузу.

— Мы спрятали здесь, в лагере, маленького ребенка. Наверно, вы об этом слышали. Из-за этого ребенка нам пришлось немало испытать. Из-за него двое наших товарищей сидят в карцере — вы их знаете. Из-за ребенка пошел на смерть Пиппиг. Из-за ребенка многие наши товарищи рисковали головой. Вы сами, сидящие здесь, подвергались из-за ребенка большой опасности. Иногда судьба всего лагеря висела на волоске. Что же, выходит, это была глупость с нашей стороны — спрятать маленького ребенка? Если бы, найдя малыша, мы сдали его эсэсовцам, наш Пиппиг был бы жив, а Гефель и Кропинский не сидели бы сейчас в карцере, ожидая смерти. И тогда вам и всему лагерю не грозила бы опасность. Правда, тогда фашисты убили бы ребенка, но это было бы не так худо, не правда ли?